– А что с ним такое?
Арчи вытащил ракетку из чехла.
– Этот Ферн-банк – частная контора, очень старый семейный бизнес. Ему, может, несколько столетий – в Швейцарии таких полно. Они действуют тихо, осторожно, прикрываются так, что о них и не знает никто, кому не положено. Играют только «голубыми фишками», за сверхприбылями не гонятся.
– Я думал, на рынке ценных бумаг все за ними гонятся.
– Кто-то – да, кто-то – нет. Значит, Кунца ты не знаешь?
– Нет. Я имел дело только с мистером Сароцини.
– Он у них главный. Или один из главных. Оливер Уолтон, мой собрат по цеху, который ими занимается, говорит, что и понятия не имеет, кто там всем владеет. Их тяга все засекречивать граничит с паранойей. Они теперь у нас одни из самых крупных клиентов, а у нас даже телефонного номера их нет. Представляешь?
– Еще бы не представлять. «Вам не нужно нам звонить – мы сами вам позвоним».
Арчи вскинул брови.
– Ладно. Теперь о том, почему дурдом. Этот Кунц – здоровенный парень, под потолок, плечи как у американского футболиста, выглядит головорез головорезом. Похож на вышибалу в ночном клубе, а не на банкира. Крутой костюм, пальцы в камушках. Так вот, он здоровается со мной, а потом читает мне стихи.
– Стихи?
– На латыни.
– Ты серьезно?
– Горация. Я прошел курс латинского языка уровня А, только поэтому и узнал. «Si possis recte, si non, quoqumque modo rem».
Джон улыбнулся:
– И что это значит?
– «Умножай свое состояние честными способами, если можешь, а если не можешь – любыми».
Джон расстегнул чехол на своей ракетке.
– Культурный человек. А что, собственно, в этом такого?
– В этом ничего такого. Вот в чем такое: он стоит у моего стола, глядит в монитор Оливера – тот показывает ему, как мы работаем. Я иду в туалет, а когда возвращаюсь, то не нахожу свою зажигалку.
Джон непонимающе посмотрел на него:
– Что?
– Мой золотой «данхилл».
– Пропал?
– Да.
– А она на столе лежала? Ты уверен?
– Она всегда лежит на столе.
– Может, на пол упала?
– Джон, я только что не разобрал стол на части. Прочесал всю чертову комнату. А кроме него, никого из посторонних тогда не было. Ни единого человека.
Джон едва подавил смех – ситуация показалась ему забавной, но он не хотел обижать Арчи, которому она явно такой не казалась.
Арчи, заметив улыбку, возмутился:
– Думаешь, это смешно?
Джон, улыбаясь еще шире, сказал:
– Ну да. Извини. Человек покупает у тебя облигаций на сумму пять миллионов фунтов и заодно крадет зажигалку.
– И он даже не мой клиент. Комиссионных я с него ни пенса не получу.
– И что ты сделал?
– А что я мог сделать? У него с нами пятимиллионный бизнес. Не мог же я его заставить вывернуть карманы.
– А ты не спросил его? Может, он прихватил ее по ошибке?
– Спросил. Он посмотрел на меня так, будто я – собачье дерьмо на дороге, и сказал: «Проз-зтите, но я не курю». – Арчи подбросил мяч в воздух и яростным ударом послал его через корт. Тот врезался в ограждение и упал. – Ну и дружки у тебя!
Новые владельцы собирались основательно повыкосить старые кадры «Магеллан Лоури», и каждый сотрудник мог получить письмо с уведомлением об увольнении.
До Рождества оставалось всего девять дней, на всех столах стояли поздравительные открытки. Художественный отдел развесил повсюду золотых ангелочков и мишуру. Кто-то поставил в коридоре большого Санта-Клауса, что-то объясняющего оленю Рудольфу. Однако настоящего веселья все равно не было. Каждый, кто работал в издательстве, думал: «Хоть бы не меня».
Все с утроенным рвением стали ходить на вечеринки, где собирались люди, связанные с издательским делом, и старалась завести как можно больше полезных знакомств. В «Магеллан Лоури» должны были сократить сто должностей – а вообще в издательстве работало сто пятьдесят человек.
Одна Сьюзан не унывала. После Рождества она собиралась уйти в ранний декретный отпуск, а потом будь что будет. Она не знала, как повернется ее жизнь после рождения ребенка. Однако внутренний протест против того, чтобы отдать ребенка – мистеру Сароцини или кому-либо еще, – становился все сильнее.
Она погладила себя по животу.
– Привет, Малыш, – прошептала она. – Как ты сегодня? Ждешь Рождества? Я тоже! На выходных мы купим елку. Ты, конечно, ее не увидишь, но ты же поможешь нам ее выбрать, правда?
Малыш ответил легким ударом.
Открылась дверь, и вошла Кейт Фокс.
– Сьюзан, ты говорила, что вы с Джоном еще ничего не планировали на Рождество. У нас будет большое семейное торжество. Если хотите, присоединяйтесь к нам с Мартином.
Сьюзан тепло поблагодарила ее, представив, как отреагировал бы на это Джон:
– Это очень мило с твоей стороны, но мы едем в Котсуолдс к Гаррисонам и пробудем там неделю. Но все равно спасибо.
– Не за что. Но вы ведь все равно придете к нам в гости в начале нового года?
– Да, это было бы замечательно.
– Как младшенький сегодня?
– Не спит. Пихается.
– Ну ладно. Я, собственно, только затем и пришла, чтобы пригласить тебя к нам. А ты заметила, что, когда чувствуешь в первый раз, как шевелится ребенок, это будто кто-то гладит тебя пальцем изнутри?
Сьюзан кивнула:
– Да! Именно это мне и пришло в голову. Слышишь, Малыш? Ты меня будто пальцем гладил.
Малыш слышал.
– Ты разговариваешь с ним. Это очень хорошо, – сказала Кейт.
– Я знаю. Мне Майлз Ванроу говорил. И еще он сказал, чтобы я давала ему слушать музыку.
– Я ставила музыку всем моим детям.
– Я тоже начала. Малышу нравится Моцарт. Он предпочитает его року.
– Понимающий ребенок, – сказала Кейт.
– Да уж.
Кейт вышла, и Сьюзан опять погладила себя по животу.
– Слышал, Малыш? Ты понимающий ребенок.
Малыш легонько пихнул ее.
– Да, ты прав. Ты самый понимающий ребенок из всех.
Зажужжал звонок внутренней связи. Это был администратор, сообщивший Сьюзан, что к ней пришли.
Сьюзан ответила, что сейчас спустится, и зевнула. Она бы предпочла поспать, вместо того чтобы идти обедать с тем, кто ждал ее внизу, но ей нужно было задать этому человеку один вопрос. Усилием воли заставив себя подняться, она сказала: