Когда Таня, улыбаясь, вышла из клетки, Ольга Васильевна почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Обезумев, певица подскочила к внучке и отвесила той звонкую пощечину, но не успела старуха размахнуться еще раз, как на нее налетели милиционеры, скрутили и втолкнули в конвойную.
Часа два бабка просидела на нарах. Потом лязгнули замки, ее вывели и доставили в кабинет судьи.
Усталая женщина глянула на Ольгу Васильевну и сказала:
– Вас отпустят лишь из уважения к почтенному возрасту. Мой искренний совет, попробуйте справиться со своей злобой и наладить контакт с девочкой. Нельзя так с ней обращаться.
– Она врунья, – всхлипнула певица, – наглая врунья, в ее словах нет ни доли правды.
– Не знаю, – покачала головой судья. – Вы ведь и впрямь не передавали посылок, а сейчас кинулись ее избивать. Я склонна верить Татьяне Митепаш. Впрочем, я не могу заставить вас любить внучку, но хотя бы не теряйте человеческий облик!
Ольга Васильевна на ватных ногах выбралась на улицу и побрела домой. Там, выпив валокордин, она в деталях описала Еве, вернувшейся из клиники, происшедшее. Дочь молчала, изредка вскидывая руки к вискам.
Да что тут было сказать? Приняв две таблетки тазепама, Ольга Васильевна свалилась в кровать и проспала до обеда следующего дня.
Когда певица проснулась, часы показывали полтретьего. Теплый майский ветерок шевелил занавески раскрытого окна, ласковое солнышко заглядывало в комнату, со двора слышались детские крики. Неожиданно Ольге Васильевне стало хорошо. Жизнь продолжалась, у нее остались дочь, любимые ученики, театр, новые постановки… Татьяну следовало вычеркнуть из жизни, как страшный сон.
Певица вышла на кухню и, не найдя там дочери, крикнула:
– Ева!
В ответ – тишина. Думая, что дочь вышла в магазин, певица толкнула дверь ванной. Ева была там, стояла, странно свесив голову набок и вытянув вдоль тела безвольные руки. Удивленная, Ольга Васильевна спросила:
– Евочка, ты что делаешь?
Но дочь молчала. И тут только певица увидала, что ноги дочери не касаются пола, а тело держится на толстой бельевой веревке. Здесь же валялась записка: «Прости, мама, ухожу навсегда. Ева».
По факту самоубийства гражданки Митепаш милиция не открывала дело. Все было ясно, как грабли. Не слишком здоровая женщина решила свести счеты с жизнью. Ольга Васильевна перенесла инфаркт, Татьяну она больше никогда не видела.
– Как зовут ее отца? – спросила я, когда воцарилось молчание.
– Он сейчас известный в музыкальном мире человек, – грустно заметила Ольга Васильевна, – Федор Бурлевский.
Я чуть не упала со стула. Чудны дела твои, господи.
Информация настолько ошеломила меня, что на обратной дороге я села не в тот состав и очнулась только тогда, когда радио сказало: «Конечная, поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны». Перейдя на другую платформу, я лихорадочно соображала, отчего продюсер ни слова не сказал о внебрачной дочери. И только подъезжая к дому, успокоилась. А почему он вообще был должен что-то о ней сообщать? Мало ли, у кого какие дети есть? Речь у нас шла об Антоне, вот Федор и не счел необходимым упоминать о Татьяне.
Дома первым меня встретил Морис. Кот коротко мяукнул и принялся внимательно наблюдать за процессом снятия пальто. Прибежавшие собаки повиляли хвостами и кинулись к сумкам. В крайнем оживлении псы начали тыкаться мордами в пакеты с мясом. Муля с вожделением смотрела на меня, Ада безостановочно трясла хвостом, а Рейчел облизывалась.
– Вы, девочки, корыстные особы, – пробормотала я, скидывая ботинки, – думаете только о собственных желудках. Вот Морис – настоящий интеллигент!
Услыхав свое имя, кот вновь коротко мяукнул.
Кирюшка купил для него новый ошейник, тоже голубой, с медальоном, но дешевле прежнего, из искусственной кожи, однако Морису он был очень к лицу, то есть к морде. Выглядел кот настоящим султаном, богатым, спокойным и сдержанным. Просто особа царского рода, а не представитель кошачьих.
На следующее утро, как и вчера, мы ровно в девять сидели в конторе. На этот раз все оказались в сборе, даже Поповы. Жена опять притащила мужа, и пахло от него перегаром, но все же господин Попов был в состоянии отвечать на вопросы.
Нас посадили в большой комнате за стол, и Зиновий Павлович козлиным тенорком принялся объяснять процедуру:
– Сейчас пойдем в банк и положим деньги в ячейки.
– Зачем? – насторожилась Попова.
– Кладем деньги в ячейки, и ключики получают Федотовы и Николаевы.
– Почему? – вновь спросила Попова. – Почему им дают ключи от денег?
– Объясняю, – вздохнул Зиновий Павлович, – Федотовы приносят двадцать пять тысяч, чтобы купить двухкомнатную, из которой выезжают Николаевы…
– Извините, – робко встряла худенькая женщина, – но среди нас нет ни Федотовых, ни Николаевых…
Зиновий Павлович задумчиво окинул всех взглядом и поинтересовался:
– Кто же тогда есть?
– Романовы, Петровы, Поповы, Никитины и Михалевы, – хором ответили мы.
Зиновий Павлович почесал в затылке:
– Извините, папочки перепутал.
Он порылся в документах и сообщил:
– Значитца так! Сейчас пойдем в банк и положим деньги в ячейки.
– Зачем? – завела Попова.
– Все финансовые вопросы для безопасности решаются через банк. Вдруг я возьму ваши тысячи и убегу, – хохотнул Зиновий.
– Банк – это очень ненадежно, – вздохнул Никитин, – перестанет деньги выплачивать – и все.
– Мы открываем не счет, а кладем сумму в ячейки, – пояснил служащий.
– Все равно, не нравится мне это, – нудил Никитин, – оставить свои кровные неизвестно где!
– Почему неизвестно где? – влезла Юля. – В банке.
– Ты помолчи, – велел Никитин, – все тут мои деньги из рук в руки передавать станете, я один с живыми долларами. Пусть фирма даст гарантию, что, если за время подготовки бумаг банк лопнет, квартира все равно моя.
Зиновий Павлович спокойно возразил: