Я вышел из пике и двинул на вокзал встречать героя рок-н-ролла.
Мы не были знакомы раньше, но изображение его курчавой башки украшало мою подростковую комнату в давние времена, половину моей жизни назад.
Подростком я и представить себя не мог рядом с ним и подобными ему: к чему героям рок-н-ролла нелепый юноша из провинции? Впрочем, и мне они незачем были: музыки вполне хватало для общения.
Тот самый, кого я встречал сегодня, с курчавой башкой, был одним из, пожалуй, трех самых буйных, самых славных в свои времена рок-н-ролльных героев. В те годы злое лицо его отливало черной бронзой, а в голосе возможно было различить железный гул несущегося на тебя поезда метро; причем голос звучал настолько мрачно, что казалось: поезд идет в полной темноте и света больше не будет. С ужасом в подростковых скулах я чувствовал, что вот-вот сейчас, всего через мгновение, меня настигнет стремительная железная морда и раздавит всмятку. Мне едва удавалось спастись до конца песни, но тут начиналась следующая, и вновь было так же радостно и жутко.
Поезд так и не настиг меня, он унесся в свои гулкие, позабытые тоннели и затерялся на долгие времена. Изредка, по уже совсем другим делам проходя по земле, я вдруг слышал этот железный подземный гул, и сердце ненадолго откликалось нежностью и подростковым эхом: ты все поешь еще, мой обожаемый некогда, мой черный, курчавый, растерявший, как мне мнилось, звонкую бронзу...
Слава его больше не клокотала в глотке у поперхнувшейся и сплюнувшей под ноги страны.
Два его певчих собрата избрали иные пути. Первый въехал под «Икарус», отчего умер честным и замечательно молодым, а второй, долгое время блуждавший по тонким белым дорожкам, неведомой теплой звездой был приведен в Гефсиманский сад, переночевал там и остался жить, уверовавший в нечто несравненно большее, чем героин. В обмен за жизнь у него отобрали дар, но он того не заметил.
Я не держал на них зла за то, что они оставили меня: слыша их голоса, я прожил несколько нервных, но полных сладостными надеждами лет — с кем еще было жить подростку, как не с героями рок-н-ролла. Распечатав красивые рты, они почти десятилетие смотрели на меня со стен, а потом сотни их фотографий вместе с обоями были оборваны со стен моей мамой, пока сын ее бродил неведомо где.
Нелепо испытывать обиду на то, что юность не подтверждает надежд. Все должно быть как раз наоборот: юность обязана самочинно пожирать свои надежды — оттого, что продливший веру в них никогда не исполнит судьбы своей.
У меня отличные отношения с моей юностью, мы не помним друг друга и не вспоминаем никогда; то же самое случилось бы и с героями рок-н-ролла, если б один из них не вернулся ко мне, обретший наконец плоть и даже место в поезде, прибывающем к вокзалу того города, где неизменно счастливый, а в то лето еще и пьяный, обитал я.
Прозвание ему было Михаил.
Он оказался высок и улыбчив — пожав ему руку, я смотрел на него внимательно и задумчиво: вряд ли можно привыкнуть к тому, что призраки оживают.
Михаил был один, команду свою он не привез — это оказалось бы слишком дорого.
Едва перевалило за полдень, и солнце уже расходилось, накручивая жар.
— Куда пойдем? — спросил он, поглядывая то на меня, то на небо, то на проводника.
Вид у него был под стать жаре: словно он не бледнолицый герой рок-н-ролла, а гость с юга, породистая помесь казачины и персиянки, презирающий, впрочем, всякое кровное родство.
— Нас ждет машина, — наконец ответил я, улыбаясь.
Оказывается, с призраками можно даже разговаривать.
В здании вокзала его встретили пять подростков в майках с изображениями курчавой головы. Меня умилил их прием; хотя пятнадцать лет назад таких подростков было бы пять тысяч, и среди них — я, конечно.
Концерт Михаила устраивал мой друг, и на время до начала выступления мы определили героя рок-нролла ко мне домой, чтоб не тратиться на гостиницы. Я жил один тогда и спал один: иначе какое может быть пьяное лето. Обремененные женщиной пить не умеют: они не пьют, а мучают женщину. Это очень разные занятия.
Мы ловко прошуршали по городу на красивой черной машине, вползли во дворик, похлопали дверьми авто и вот уже топтались в моей прихожей.
Михаил сбросил сумку, порылся в ней и, разыскав нужный пакет, попросил убрать его в холодильник.
— Там котлеты у меня, — сказал он.
— Может быть, выпьем? — предложил я.
— Перед концертом... нет... — ответил Михаил и посетовал на то, что сорвет голос.
Он вел себя скромно, передвигался, огромный, под потолок, по квартире, несколько рассеянно оглядываясь, осматриваясь, ничего не касаясь руками. В моей квартире есть картины на стенах и многие пыльные тысячи книг — но звезда рок-н-ролла, с почтением пройдя мимо всего этого ласкающего мое сердце роскошества, не зацепился взглядом ни за единый корешок, ни за один рисунок.
Мы сели за стол и выпили чаю; конечно же, я еще раз предложил водки, или спирта, или коньяка — но все отказались, и я выпил спирта один. И еще раз, разбавив немного теплой водой: холодной и кипяченой не было.
Михаил искоса проследил движения моих рук и кадыка.
Мы поговорили о дороге, музыке, погоде и немного о политике; собрались и отправились смотреть город, проветривать головы — его, недавно снятую с верхней полки купейного вагона, и мою, получившую семидесятиградусный ожог.
Сделали круг по горячим асфальтам; церкви и стелы оставили Михаила равнодушным; было безветренно; потом — нежданный — посыпался кислый дождик, и мы забежали в кафе.
Меня все время не покидало одно странное ощущение, которое я не умел сформулировать тогда и не могу сейчас: как он здесь оказался, Михаил, отчего я сижу рядом, зачем он ест салат и огурцы в нем и пьет кофе затем.
«А что ему еще делать?» — спрашивал себя.
Я расплатился за всех, и мы двинули в большой кабак, где застолбили концерт.
По кабаку бродили нетрезвые хозяева, и в их желтых, плывущих лицах непоправимо просматривались порочные половые наклонности. Они курили повсюду, я сразу принялся делать это вместе с ними, прикуривая одну сигарету от второй; хозяева пододвигали пепельницы и громко хохотали своим борзым шуткам. Отчего-то они были приветливы со мной.
Звезда рок-н-ролла стоял на сцене и, проверяя звук, изредка начинал петь те песни, что построили мою физиологию: хрипло произносил несколько строк и стеснительно просил немного пьяных людей за пультом править звук.
Находившиеся у пульта делали свое дело раздраженно, и мне хотелось их убить, всю эту клубную шваль. Они будто бы мстили Михаилу за то, что один его солнечный корейский братик стал жертвой ДТП, второй, по совести сказать, сошел с ума, при жизни познакомившись с ангелами, а этот стоял тут и настраивал звук, чтобы все еще петь.
Я поднялся в бар и выпил сто граммов водки, закусив лимоном.