Джеффри полагал, что выдержит муку – даст возможность насладиться одной трепещущей от желания жене. Но этого оказалось недостаточно. Он прижимал Элизабет к себе, дав ей возможность немного успокоиться, а затем, отступив на шаг, дал ей знак снять одежду и, не говоря ни слова, принялся раздеваться сам.
Элизабет оказалась проворнее, и быстро сбросив к ногам платье, горделиво, хотя и немного смущаясь, стояла перед ним обнаженная и ждала.
Джеффри не спешил, его горячее желание было многообещающим. Грудь Элизабет переполняла страсть, соски затвердели и жаждали ласк.
Она удивлялась его самообладанию. Муж аккуратно разложил тунику на земле и только тогда повернулся к ней лицом.
Элизабет изумилась красоте его тела: словно перед ней предстал сам бог викингов, о котором рассказывал дед. Сложен он был действительно великолепно. И принадлежал ей, с восторгом думала Элизабет. А она принадлежала ему.
Джеффри протянул к ней руки и заключил в объятия. Его ладони скользнули по ее спине. Он ощущал исходивший от жены аромат, и судорожный вздох ясно показал, что близость Элизабет доставляет ему наслаждение.
Джеффри встал на колени рядом с расстеленной туникой, потянул Элизабет на землю, уложил на спину и только после этого лег рядом. Он водил кончиком пальца сначала по одной груди, потом по другой медленными, почти ленивыми движениями.
Она потянулась и страстно поцеловала Джеффри в губы.
– Клянусь Богом, – прошептал он, – когда я рядом с тобой, у меня закипает кровь.
– И у меня тоже, – краснея, призналась Элизабет. – Боюсь, ты примешь меня за легкомысленную женщину.
Она раздвинула ноги и потянула мужа на себя.
– Подожди…
Джеффри явно хотел продлить сладостную пытку. Его губы блуждали по груди Элизабет. Язык ласкал то одну, то другую, приближаясь к соскам, но не касаясь темных, упругих пуговок.
Сладостная мука сводила ее с ума, и она потянула мужа за волосы. Джеффри тихо рассмеялся и в следующий миг сделал то, чего она так страстно, но безмолвно желала: коснулся языком соска и взял его в рот.
Элизабет переполнило незнакомое чувство.
В томной неге ослабли руки и ноги. Джеффри, конечно же, почувствовал, что доставил жене великое наслаждение. Но кончать все разом он не желал.
Жажда испить ее всю вела барона вперед. Его губы покружили вокруг пупка, оставляя на коже легчайшие поцелуи и скользнули вниз, туда, где под треугольником светлых волос пульсировало сокровенное, вызванное им желание.
При первом прикосновении Элизабет была поражена: она не знала, что мужчина и женщина могут любить друг друга и таким образом. Она попыталась протестовать, но слова были сметены волной удовольствия, которое доставил ей муж. Ее ногти впились в его плечи. Элизабет вся вытянулась, сопротивляясь нарастающему внутри напряжению.
– Джеффри!
Его имя прозвучало, как приказ, смягченный лишь прерывистым дыханием Элизабет.
Барон понимал, чего она хотела, знал, как прекратить муку, но не давал взойти на самую вершину наслаждения, пока не уверился, что жена окончательно потеряла самообладание. Ее гортанные стоны и прерывистое движение бедер подсказали ему, что время настало. Джеффри поднял голову, посмотрел в затуманенные страстью глаза жены и погрузил пальцы в бархатный жар. Элизабет от восторга вся выгнулась. Словно какая-то неведомая сила швырнула ее в океан красок.
* * *
…Элизабет открыла глаза и увидела мужа, который довольно и горделиво улыбался.
– Ты считаешь меня ужасной? – смущенно прошептала она.
– Я считаю тебя восхитительной, – ответил Джеффри. Его голос дрогнул, и Элизабет с благодарностью поняла, каких усилий стоило ему терпение.
Элизабет очень хотела сделать что-нибудь для мужа, но не знала, как ей надлежало себя вести.
– А жена может так же касаться супруга?
– Да. – Голос Джеффри сразу сел и сделался хриплым.
– Вот так? – Элизабет взяла его за руку и стала касаться пальцев кончиком языка. Потом выбрала один, взяла целиком в рот и принялась сосать,
Этого Джеффри уже не мог вынести. Стон наслаждения дал Элизабет знать, что его терпению пришел конец. Муж накрыл ее своим телом и толчком вошел в лоно, губы поймали ее губы и заглушили стоны, пока он закабалял ее душу и плоть.
Элизабет обвила ногами его крепкие бедра, и они вместе устремились к новым вершинам блаженства. Теперь Джеффри был воином – настойчивым, целеустремленным и жаждущим победы, а она сопровождала его в сокровенном испытании…
– Нежный воин, – прошептала Элизабет, когда буря стихла и вновь засверкало солнце. Джеффри улыбнулся.
– Ошибаешься, женушка. Нежный воин – это ты. Да-да, мой нежный воин – с кинжалом на боку и с ножом на бедре под юбкой. Ты стала бы воином, если бы не одно непосильное условие: ты никогда не скроешь свою нежность.
Закончив речь, он поцеловал жену в висок. Растроганная, Элизабет готова была расплакаться.
Джеффри же все легче и легче становилось делиться с Элизабет сокровенными мыслями, и он уже не считал это непоправимой глупостью.
– Лев проголодался. – Джеффри прорычал это с притворной суровостью и шлепнул жену по бедру.
– Этот лев всегда голоден, – рассмеялась Элизабет и потерла ногу.
Она поднялась с земли вслед за ним и, пока они одевались, всего два раза обняла мужа.
– Ты не можешь не трогать меня руками? – чопорно спросил он и, заметив взгляд жены, поспешно добавил:
– И не сверкай глазами! Видно, придется привыкать к тому, что ты все время ко мне липнешь.
– А разве это плохо? – Элизабет подобрала кроликов и стала высматривать место для костра.
– Непривычно. Только и всего. Давай я освежую тушки, а ты сходи за хворостом.
Девушка кивнула и бросила на траву добычу.
– А почему непривычно? – Она принялась бросать в подол сухие ветки.
– Что? – переспросил Джеффри. Барон сидел на корточках и маленьким охотничьим ножом разделывал кроликов. Подняв глаза и увидев, что Элизабет до сих пор боса, он нежно улыбнулся: жена напоминала очаровательную лесную нимфу.
– Почему непривычно, когда демонстрируют друг другу чувства… Разве у твоих родителей было иначе?
Вопрос удивил Джеффри, но он тут же потерял ход рассуждений, потому что увлекся созерцанием точеной лодыжки.
– Обуйся, пока не накололась.
– Сначала ответь, – бойко возразила она и улыбнулась, перехватив его взгляд. – Я привыкла ходить босиком.
– Родители рано умерли. Я их почти не помню. А теперь обувайся, не то мне придется обувать тебя самому.