Здесь ее и нашел Роган, когда окончил свои дневные дела и переговоры по телефону.
– Задержался дольше, чем хотел, – сказал он, присаживаясь рядом с ней, но так, чтобы не мешать обзору местности. – Морской пейзаж? – Он заглянул в альбом.
– Да, они притягивают, от них трудно оторваться. Хочу, чтобы Брианна увидела их хотя бы на бумаге. Как она была рада побывать в Париже! – Мегги взяла его за руку. – И я тоже. А все ты!
– Вы уже благодарили меня не один раз. Давай будем отдыхать от взаимных упреков, благодарностей и разговаривать только о прекрасном. О природе, например… Хотя… – Он вздохнул. – Из этого, боюсь, ничего не выйдет. Мне только что позвонил граф де Лоррен…
– А, такой старый, худой, с красивой палкой. И говорит почти шепотом.
– Да. Но, несмотря на худобу, это один из богатейших людей во Франции. Мне он сейчас прошептал в телефонную трубку, что хотел бы заказать тебе подарок к свадьбе своей внучки, к декабрю.
– Я не выполняю заказов, Роган. Я же говорила тебе с самого начала.
– Помню. – Он взял виноградину из стоявшей на столе вазы. – Но мой долг сообщать тебе о всех предложениях. Я и не думал, что ты согласишься, хотя для тебя и для галереи это было бы весьма полезно. И выгодно.
– Я не буду этим заниматься, – железным тоном заявила Мегги.
– Дело твое… Сказать, чтобы принесли что-нибудь прохладительное? Сок? Холодный чай?
– Нет. – Мегги сунула карандаш за ухо, тоже отщипнула виноградину. – Я не работаю на заказ.
– Разумеется. Зачем тебе, если дела и так идут неплохо. Парижская выставка тоже имела успех, теперь продолжим в Риме и где-нибудь еще. – Он наклонился к ней и доверительно сказал:
– Между прочим, предложение графа вовсе не заказ. Он оставляет все на твое усмотрение.
Мегги надела темные очки, лежавшие в стороне, сквозь них посмотрела на Рогана.
– Хочешь втянуть меня в это дело?
– Ничего подобного. С чего ты взяла? Просто болтаю что взбредет в голову. Этот граф – большой знаток и ценитель искусства, и если покупает, то щедро платит.
– Меня это не интересует. – И тут же, подняв очки на лоб, заинтересованно спросила:
– А как щедро? Просто любопытно.
– Ну, примерно в пределах пятидесяти тысяч фунтов. Но я знаю, как ты щепетильна в отношении денег, а потому оставим этот разговор. Я сказал ему, чтобы он не надеялся на согласие. Давай пройдемся по берегу, хочешь?
– О, как вы дьявольски хитры, мистер Суини!
Типичный обольститель.
– Только когда это нужно.
– Говоришь, я могу выбрать? Что захочу?
– Абсолютно. – Он упер палец в ее голое плечо, уже начавшее покрываться загаром. – Абсолютно, кроме…
– А, вот оно!
– Голубое, – сказал Роган и улыбнулся, словно это было очень смешно. – Он просит, чтобы вещь была голубого цвета.
– И никакого другого? – Она невольно засмеялась. – А если желтого?
– Нет и нет. Под цвет глаз внучки. Он утверждает, что они, как небо в разгар лета. Она его любимица, и он хочет для нее нечто прекрасное и голубое и считает, что только твои умелые ручки смогут изобразить это «нечто».
– Я слышу сейчас твои слова или его?
– Наши общие, – ответил Роган, целуя одну из «умелых» ручек.
– Я подумаю.
– Имеюсь.
Уже не беспокоясь, что заслонит обзор, он подошел к ней, нагнулся и слегка куснул за нижнюю губу, чуть оттопыренную в нерешительности – Мегги думала о предложении графа.
– Извините, месье, – раздался голос с другого конца террасы.
Там стоял слуга, взор его был почтительно устремлен на море.
– Да, Анри?
Последовал быстрый обмен фразами по-французски, после чего Анри исчез так же незаметно, как появился.
– О чем вы говорили? – спросила Мегги.
– Он спрашивал насчет второго завтрака. Я сказал, что немного позже. – Роган собрался уже опуститься на плетеный стул, но Мегги протянула руку и уперлась ему в грудь. – Ты против? – спросил он. – Хочешь поесть сейчас? Я скажу ему.
– Не надо. – Она тоже встала. – Скажи, тебе никогда не хотелось побыть в одиночестве? Без посторонних глаз. Без чужой помощи.
– Разве мы не одни здесь?
– Одни? Да у тебя шесть человек в доме! Садовники, кухарки, повара, дворецкие… Не знаю, кто еще! Готовых по мановению твоей руки появиться как из-под земли.
– Для этого и нанимают прислугу.
– Но меня они стесняют. Я привыкла сама себя обслуживать.
Роган поднялся.
– Хочешь, чтобы я всех уволил?
– Ой, ни в коем случае! Зачем лишать работы невинных людей? Просто отправь их из дома. В отпуск, в отгул… Куда хочешь.
– Что ж, если ты настаиваешь, я дам им сверхурочный выходной день.
– Не день, а неделю! Ты этого и не заметишь. Ты же все равно их не замечаешь и, как всегда, не знаешь имен.
– А вот уж тут твой демократический склад мыслей тебя сильно подвел! Пожалуйста: того, кто заходил, зовут Анри. Повара – Жак. Служанку – Мари… (или, может быть, Моник? – заколебался он).
– Роган, – она умоляюще подняла руки, – я не настолько глупа, чтобы пытаться изменить твой образ жизни. И не только твой. Но я действительно стесняюсь их присутствия и не чувствую себя до конца свободной. Не могу расслабиться. Пойми и не смотри на меня, как на полоумную сторонницу равноправия. Я знаю, что его быть не может. Но так этого хочется!
– Подожди, я скоро вернусь.
Он ушел с веранды. Она осталась там, чувствуя себя если не полоумной, то и не семи пядей во лбу. Что она выкидывает, в самом деле? Торчит на виду у Средиземного моря, имеет все, кроме, может, птичьего молока, и еще позволяет себе быть недовольной, выражать претензии.
И, что всего хуже, подспудно она понимала, что за последнее время в ней самой произошли изменения. Она уже хочет большего – того, что не могла позволить себе раньше и что дают лишь деньги, когда их много. Хочет этого не только для блага своей семьи, но и для своего собственного.
Да, призналась она себе с паническим ощущением, что случилось непоправимое, я меняюсь, я уже изменилась. И, если так пойдет дальше, и я потеряю себя, не буду нуждаться в одиночестве, не буду удовлетворяться им… Если так пойдет дальше… Озноб охватил ее при одной мысли об этом… Тогда все будет кончено для меня как для художника… Но кто сказал, что истинный художник должен непременно жить в бедности и ощущать нужду?..
Она схватила альбом, карандаш – ей показалось вдруг, что в голове у нее пустота, ни одна линия, ни один мазок не выйдет больше никогда из-под ее карандаша, ее кисти. И, чтобы доказать себе обратное, принялась яростно набрасывать что-то на бумагу, не отдавая себе отчета – что…