А только потом, под вечер, когда я все дела переделал, и конюшню проведал, и теплицу Учителя — только тогда вспомнил я, откуда у Чезаре такие страшные мысли могли появиться.
Жила в Милане, неподалеку от нас, одна знатная донна. Не буду даже имя ее поминать, не хочу будить зло к ночи. Жила она вместе со своим родственником, почтенным старцем, и нередко к нам приходила, то с одним, то с другим делом. Хотела было Учителю портрет свой заказать, да он не взялся, не в духе был. Хотя и была эта донна на диво хороша собой. В отсутствие Учителя не раз виделась донна с его учениками, перекидывалась парой слов и смеялась их шуткам, словно звенела серебряным колокольчиком. Чаще других говорила эта донна с Джиованни нашим Бальтраффио. И рассказывала ему всякие чудеса и небылицы про страны Востока, где она побывала, и про людей тамошних, и про зверей диковинных, и про дворцы восточных владык, по сравнению с которыми дворец нашего герцога — все равно что хижина простолюдина. А потом кто-то донес отцу Доминику, что донна та ведьма и еретичка и летает по ночам на шабаш, где совокупляется с дьяволом. И отец Доминик призвал ее на суд, и суд признал ее виновной, и отправил на костер. Потому как отец Доминик добр и всем сердцем грешников жалеет, и не хочет допустить, чтобы горели они в огне вечном. Лучше краткая мука на костре, чем бесконечное страдание в адском пламени. И перед казнью та донна смеялась, и говорила, что все правда, и что дьявол много лучше всех мужчин. И старика, родственника ее, тоже сожгли, потому что оказался он колдуном и чернокнижником. Так вот, Бальтраффио мне после той казни шепотом рассказывал, что, может, та донна и не ведьма, но уж точно еретичка, потому как на Востоке спозналась она с офитами, которых иначе зовут змеепоклонниками, и поклонялась тайно в доме у себя змею с двумя головами, а богатство ее от этого змея и проистекло, потому как тот змей всем, кто ему поклоняется, отворяет тайны богатства и вручает ключи от неисчерпаемой сокровищницы.
И я тогда посоветовал Джиованни про все то помалкивать и донну даже не вспоминать, поскольку костры отца Доминика горят жарко.
И видно по всему, что Джиованни про то забыл, а вот Чезаре да Сэсто очень даже помнит, и то чудовище, что он на греховной своей картине изобразил, — это и есть тот змей с двумя головами, коему поклоняются те восточные еретики…"
Старыгин отложил дневник и уставился прямо перед собой невидящими глазами.
«Джиованни Бальтраффио, Чезаре да Сэсто…» несомненно речь идет об учениках Леонардо да Винчи. Был там и некий Марко, от лица которого пишутся записки.
Некоторые искусствоведы высказывают мнение, что именно Бальтраффио писал одежды мадонны Литта. Дескать, не слишком прописаны складки и все такое. У Старыгина было свое мнение на этот счет. Возможно, таков был замысел самого Леонардо — четко прописать лица, уловить малейшую черточку, малейшее изменение выражений, легкую материнскую улыбку и переменчивый взгляд младенца. Он добился своей цели, потому что люди, любующиеся картиной, обращают внимание только на лица…
Правда ли то, что он сейчас прочел? Возможно ли, чтобы Чезаре да Сэсто сумел написать картину, где вместо младенца на руках у мадонны покоится уродливый монстр? Но ведь Старыгин видел эту картину собственными глазами, держал ее в руках и исследовал ее с помощью специальной аппаратуры! Он сам говорил тогда Маше, что и состояние холста, и краски говорят о том, что картина написана примерно в то же время, что и Мадонна Литта.
Но зачем, зачем это все нужно?
Старыгин почувствовал, что еще немного, и он рехнется от таких мыслей. Не лучше ли сосредоточиться на одной, самой простой. Он приехал в Рим, чтобы найти похищенную картину. Как выяснилось, его кто-то заманил в Рим, чтобы он привез за собой Машу. Маша и картина Леонардо да Винчи связаны. Стало быть, если он найдет Машу, то найдет и картину.
Тут же возникла непрошенная мысль, что если бы пришлось выбирать, кого спасти — Машу или картину, — он выбрал бы девушку.
Причем ни секунды бы не сомневался. Мысль эта так его поразила, что он взял себя в руки и отогнал ее, как несвоевременную.
Дальше в дневнике были отрывочные записи, трудно поддающиеся расшифровке.
Вот попалось слово, которое он быстро разгадал — «Исида». Старыгин взял себя в руки и заставил внимательно вглядываться в пожелтевшие страницы дневника и сравнивать их с глиняными табличками. Профессор писал наспех, заметки для себя, на первый взгляд в них не было никакой системы.
"Богиня Исида. В греко-римском мире ее называют «Та, у которой тысяча лиц».
Храмы Исиды были во многих греческих и римских городах — в том числе в Помпеях, в Риме…
Во многих средневековых соборах статуэтки Исиды сохраняются как священные реликвии…
В Каире древние рельефы с изображением Исиды есть в государственном Египетском музее, в Гизе, а также в древнем святилище Абд-аль-Касим…"
Старыгин закрыл дневник и снова обхватил тяжелую голову руками. Азраил со своими подручными ушел, он торопился отнести Ключ Повелителю. Значит, очень скоро у них произойдет эта их Церемония. Наверное, Азраил сейчас усиленно ищет Машу. И не успокоится, пока не найдет.
Старыгин встряхнул головой, отгоняя тяжесть и боль. В голове забрезжила парадоксальная мысль.
Азраил наблюдал за ними здесь, в Гизе. Еще в Риме злоумышленники поняли каким-то образом, что у Маши есть дневник ее деда, который содержит нужные сведения. Они наняли воришку, чтобы выкрасть дневник. Вряд ли он помог бы им, потому что только он, Старыгин может расшифровать дневник. После того как они с Машей очень удачно вернули дневник обратно, злодеи выбрали более простой путь — наблюдение. Они с Машей разгадали загадку и поднесли Азраилу Ключ, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой!
Теперь Старыгин решил действовать так же. Если они привели Азраила к Ключу, то Азраил приведет его к Маше. Совершенно очевидно, что Церемония будет проводиться там, где есть изображение Исиды, кормящей грудью своего сына Хора. Не в музей же они пойдут.. И не здесь, потому что полиция охраняет пирамиды. Значит…
Старыгин выглянул из шатра и поманил пожилого араба.
— Мне нужно в Каир, срочно. Здесь можно достать такси?
— Мой племянник отвезет вас куда надо, — с готовностью ответил араб и исчез.
Старыгин огляделся. Площадь была пустынной. По темному куполу ночного неба плыла луна, и огромные глыбы известняка казались в ее неверном свете еще больше. Серебряный поток лунного света стекал по стенам пирамид, сглаживая края каменных блоков. На юго-востоке за расплывчатыми силуэтами сфинксов просвечивали посеребренные луной вершины песчаных холмов и черные тени от них.
Старыгин вздохнул. Лицо обвевал ветерок.
В стороне виднелось зарево ночных огней над Каиром, длинная цепочка огней сверкала по набережной Нила, как драгоценное ожерелье.