Произнеся этот гневный монолог, Копылов выдохся и провел ладошкой по вспотевшему лбу.
— Перестаньте набивать себе цену и переходите к делу, — устало попросил он. Я и без того слишком измотан за последние дни.
— Ну, хорошо, сдался я. — Нам нужно от вас следующее: прежде всего, вернуть крышу над головой…
— Опять?!
— О-о! Вы не знаете, что это за бабушка!.. Это такая бабушка! — я театрально понизил голос. — Это наш человек!
— В смысле… «бывшая»? — настороженно уточнил Копылов.
— Заслуженная! — добавил я весомо. Квартира должна быть оформлена на нее в срочном порядке. В ваших интересах следить, чтобы с ней ничего не случилось.
— С квартирой?
— С бабушкой. Квартира после ее смерти не должна вернуться к вам, это может натолкнуть нас на нехорошие мысли… да-да, и не смотрите на меня так. Составим завещание, что после ее смерти квартира отойдет, ну, скажем… детскому дому, что на соседней улице.
— Я понял: детдом — прикрытие, квартира — явка, он хитро подмигнул нам. — Только квартира для этих целей не подойдет — слишком людно и, к несчастью, я уже привлек к ней внимание соседей… Нет-нет, мне не жалко денег, это я подтвержу тем, что предложу вам куда более лучший вариант. Сказали бы сразу, чего было тень на плетень наводить. Про беды бюджетных организаций я наслышан, а тут еще я ненароком последнее отнимаю… Но как меня угораздило нарваться на сотрудницу вашего отдела.
— Неисповедимы пути Господни, — впервые подал голос, явно ошарашенный таким поворотом дела Разумовский. Иерей явно отвык от этого сумасшедшего мира и теперь смотрел на Копылова широко открытыми глазами.
Копылов повернулся к нему всем корпусом и, хитро подмигнув, уважительно зацокал языком:
— Священник, а?! Хитрецы! Умницы! Ни за что бы не подумал! А простите за нескромный вопрос: в каком звании эта… старушка?
— Кем она была в войну? — спросил я Разумовского.
— Кажется, младшим лейтенантом, — припомнил иерей.
— Значит, сейчас она… Так… Так, подсчитал в уме Копылов. — Ого! Да-а!.. Знаете, я всегда мечтал оказать благотворительность каким-нибудь слабым, незащищенным пенсионеркам. Или детишкам одиноким… Значит, квартиру, завещание, обстановочку там организуем соответствующую… Охрана нужна?
— Нет.
— Напрасно. Я совсем не собираюсь соваться в ваши дела. Просто я хочу показать свою лояльность и чистые намерения. Ну, уж от ухода-то за ней не откажетесь?.
— Не знаю, как посмотрит на это начальство, засомневался я. — Но… Думаю, можно…
— Вот и чудненько, вот и хорошо!.. Священник, а?! Надо же такое придумать?! «Представители интересов слабой стороны»!.. Саня! — крикнул он в коридор. — Чай, кофе, коньяк и срочно за нотариусом!..
Я посмотрел на вновь, появившийся на щеках «ожившего» Копылова румянец и вздохнул…
* * *
Разумовский не появлялся у меня три месяца, и я, было, обрадовался, что шок, произведенный на него Копыловым, столь велик, что батюшка не захочет больше заниматься «мирскими» делами, когда как-то вечером, выходя после работы из отдела, наткнулся на ожидавшую меня помятую зеленую «пятерку».
— Садись, подвезу, — открыл передо мной дверь иерей.
— Спасибо, я лучше пешком, а то ты меня вновь к какой-нибудь бабушке-старушке, без жилья оставшейся, подкинешь.
— Непременно, — легко согласился он. Только не к «какой-нибудь», а к «той самой». Ты ведь за все это время ее ни разу и не видел. Неужели и взглянуть не захочешь, кому помогал, на кого столько сил потратил? Давай, давай, садись. Отвезу, полчасика погостим и обратно. От порога до порога доставлю. Садись.
Я обреченно махнул рукой и подчинился. Бывший особняк Копылова светился в рано наступивших сумерках единственным окошком.
— Ждет, указал на него Разумовский. — Я обещал, что приеду сегодня. Она чаек на травах собиралась заварить, блинов напечь.
Припарковав машину во дворе, он тронул кнопку переговорного устройства, заменявшего звонок.
— Кто там? — послышался из динамика, старческий голос.
— Я это, Ефросинья Петровна. Отец Владимир.
— Заходите, батюшка, — важно ответила старуха, и французский замок щелкнул, отмыкая дверь.
Убранство особняка поражало своей помпезностью и отсутствием вкуса. От резных перил лестницы, ведущей на второй этаж, до каминов в каждой комнате чувствовался Копылов. Но зато стоимость любого находившегося здесь предмета превышала мою годовую зарплату многократно. В огромной гостиной, перед пылающим камином, на кресле качалке, установленной на шкуре белого медведя, сидела сухонькая, востроносая старушка с блестящими живыми глазами и вязала. Спицы в ее руках мелькали бликами огня, и нить стягивалась в толстый шерстяной носок.
— Мир дому сему, — перекрестился на иконы в углу иерей. — Как себя чувствуете, Ефросинья Петровна?
— Спасибо, батюшка, больше не хвораю. Ребятки заботятся. То лекарства редкие, то медок привозят. Да и тепло здесь, у огня, не то что в старой комнате. Присаживайтесь, я сейчас закончу и стол накрою. Пару рядков уложить осталось, и будут носочки готовы.
— А кому вяжете?
— Ребятишкам. Уж такие хорошие ребятки, и продукты привезут, и о здоровье справятся… Только мерзнут, небось, бедные. Головенки-то куцые, совсем без волосьев. Я им поначалу только шапочки связала, а потом гляжу — и зимой и летом все в одних тонюсеньких костюмах ходят. Одежонка цветастая, да уж больно непрактичная, вот я им носки и вяжу. А шапочки мои они носят. Говорят, и мода такая час есть. Вот как.
— Понятно, отец Владимир с трудом сдерживал смех. А я с другом приехал. Офицер он. Старший лейтенант Куницын. Коля.
— Капитан, — поправил я.
Разумовский поднял брови, делая значительное лицо.
— Ефросинья Петровна, — кивнула мне старушка.
— Очень приятно. Может, вам помощь какая нужна? Отец Владимир говорил, что одна вы…
— Как же одна? — удивилась она. — А ребятки? Заместо внучков мне теперь. И ухаживают, и помогают. Да, прям тимуровцы… Что вы смеетесь? Были раньше такие пионеры. Старикам да одиноким помогали. Вот, по телевизору говорят, что молодежь нынче не та. А я вам скажу: правильную мы молодежь воспитали, раз они стариков не забывают. Вот Сереженька Клементуев, бывало, по три часа кряду про мою бывшую работу расспрашивает. Я ему рассказываю, а он восхищается. «Вот это, говорит, и память! Все наизусть выучили, ни разу не сбились. Мастер!» А я ведь действительно мастер. Швея высшего разряда. Значит, не хуже молодежь стала, раз и прошлым нашим интересуется, и жизнью.
А еще по телевизору про обманы с квартирами говорят.
Какие же это обманы, когда мне комнатушку тесную на такую хоромину поменяли. Немудрено, что так долго обмен затянулся: это же найти надо было такой дворец. Нет, уважают у нас еще ветеранов… Заболталась я совсем. Вот и носочки закончены. А теперь прошу к столу, будем чай пить. Нет ничего лучше, чем ночью ненастной чая испить с добрыми людьми, да в доме своем…