Но прежде чем отчаяние охватило ее, из тени выглянуло лицо Грэхема. Он был ошеломлен, увидев ее. Очевидно, он ожидал, что она лежит разбитой на занесенной снегом улице.
— Помоги мне, — произнесла она.
Улыбаясь, он начал втягивать ее наверх.
* * *
Фрэнк Боллинджер остановился в коридоре на двадцать третьем этаже, чтобы перезарядить свой пистолет. У него оставалось совсем мало патронов.
* * *
— Так ты читал Ницше прошлой ночью? И что ты думаешь?
— Я согласен с ним.
— В чем?
— Во всем.
— А как насчет сверхчеловека?
— Особенно в этом.
— Почему особенно?
— Он действительно прав. Человечество, каким мы его знаем, должно быть промежуточным видом в эволюции. Все указывает на это.
— А разве мы не принадлежим к тем людям, о которых он говорит?
— Совершенно ясно, что мы именно те люди. Но одна вещь беспокоит меня. Я всегда считал себя либералом, особенно в политике.
— Ну и что?
— Как я могу совместить либеральные, левоцентристские взгляды с верой в высшую расу?
— Нет проблем, Дуайт. Настоящие либералы, либералы до мозга костей, верят в высшую расу. Они относят себя к ней. Они считают себя более умными, чем основная масса человечества, более подготовленными, чем остальные мелкие людишки, к управлению их жизнями. Они думают, что только у них есть верное понимание, способность разрешить все моральные проблемы столетия. Они предпочитают сильное правительство, потому что это первый шаг к тоталитаризму, к беспрекословному господству элиты. И естественно, они причисляют себя к элите. Разве взгляды Ницше не совпадают с либеральной политикой? Не трудно примирить его и с крайне правым крылом в философии.
* * *
Боллинджер остановился перед дверью в офис «Онвей электроника», потому что его окна выходили на Лексингтон-авеню. Он выстрелил два раза из своего «вальтера»; замок сломался под ударами пуль.
* * *
Грэхем был поражен ее спасением. Оберегая свою раненую руку, он втащил Конни на выступ.
У него выступили слезы, он схватил ее обеими руками и сжал так крепко, что она могла задохнуться, не будь у них толстых курток. Они замерли на узком выступе и на какой-то момент забыли о глубокой пропасти за спиной, грозящей опасности. Он не хотел отпускать ее. Он чувствовал новый прилив сил, это подняло его дух. Его настроение никак не соответствовало тем обстоятельствам, в которых они оказались. Хотя им предстоял долгий небезопасный спуск, обоим одновременно и на расстоянии, они находились в приподнятом настроении: она была жива.
— Где Боллинджер? — спросила она.
Офис за спиной Грэхема был ярко освещен, окна открыты. Но убийцы не было видно.
— Он, наверное, пошел искать меня на стене, выходящей на Лексингтон-авеню, — ответил Грэхем.
— Тогда он думает, что я убита.
— Несомненно. Даже я подумал так.
— Что случилось с твоей рукой?
— Он попал в меня.
— О нет!
— Рука ранена, она кажется одеревенелой, но это все.
— Ты потерял много крови?
— Немного. Пуля, вероятно, обожгла руку, рана неглубокая. — Он поднял руку, открыл рану и показал ей, что ранен несерьезно.
— Я могу спускаться.
— Тебе не следует.
— Со мной все в порядке. Кроме того, у меня нет выбора.
— Мы можем забраться внутрь и снова воспользоваться лестницей.
— Как только Боллинджер проверит ту сторону и не обнаружит меня, он вернется назад. Если меня здесь не будет, он станет осматривать лестницы. Он найдет нас, если мы попытаемся там спуститься.
— Тогда что?
— То же, что и раньше. Мы пройдем по выступу до угла. К тому времени, когда мы доберемся до другой стены, он будет искать нас на этой стороне здания и, не найдя, уйдет. Тогда мы начнем спуск.
— С такой рукой, как у тебя?
— С такой рукой, как у меня.
— Видение, которое у тебя было: о выстреле в спину...
— Почему ты спрашиваешь о нем?
Она дотронулась до его левой руки:
— Это так было?
— Нет.
* * *
Боллинджер отошел от открытого окна, которое выходило на Лексингтон-авеню. Он поспешил из офиса «Онвей электроника» по коридору в ту комнату, откуда он стрелял в Харриса несколько минут назад.
* * *
— Хаос, Дуайт.
— Хаос?
— Слишком много этих недочеловеков приходится на каждого сверхчеловека, чтобы осуществить контроль над происходящим в обычные времена. Только в разгар великого побоища поднимутся такие люди, как мы.
— Ты имеешь в виду... после ядерной войны?
— Это один из возможных вариантов. Только такие люди, как мы, будут обладать мужеством и воображением, чтобы поднять цивилизацию из руин. Но не глупо ли ждать, пока они разрушат все, что мы должны унаследовать?
— Глупо.
— Поэтому мне пришло в голову, что мы сами можем создать хаос. Он нам нужен, чтобы спровоцировать великое побоище в менее разрушительной форме.
— Как?
— Ну... имя Альберт де Сальво что-нибудь говорит тебе?
— Нет.
— Он был бостонским душителем.
— А, да. Он умертвил много женщин.
— Нам следует изучить этот случай. Конечно, он не один из нас. Он — представитель низшей расы и в придачу еще шизофреник. Но я думаю использовать этот случай как образец. Один, без посторонней помощи, он нагнал столько страха, что поверг Бостон в паническое состояние. Страх будет нашим главным орудием. Страх, переходящий в панику. Горстка охваченных паникой людей может распространить свою истерию на все население города или страны.
— Но де Сальво и близко не подошел к созданию хаоса, который привел бы к гибели общества.
— Потому что это не являлось его целью.
— Даже если бы и было...
— Дуайт, представь, что Альберт де Сальво, нет, лучше Джек-Потрошитель появился в Манхэттене. Вообрази, что он убил не десять женщин и не двадцать, а сотню. Две сотни. В особо жестокой манере. С явными следами сексуальных наклонностей в каждом случае. Так, чтобы не оставалось сомнений: все они погибли от одной руки. И что, если он все это проделает за несколько месяцев?
— Вот это действительно будет страх. Но...
— Это будут самые важные новости в городе; после того как мы убьем первую сотню женщин, мы начнем тратить половину нашего времени на убийство мужчин. Каждый раз мы будем отрезать половые органы у мужчин и оставлять послание, приписывая убийство фиктивной военизированной группе феминисток.