Выждав минуту, доктор посчитал пульс на левом запястье Марти. Медленный, сильный, ровный. Пятьдесят два удара в минуту.
А теперь займемся мистером Родсом, маляром, недоучившимся студентом колледжа, тайным интеллектуалом. Скоро ему предстоит прославиться от моря до моря в качестве невольного орудия мести.
* * *
Роман был посвящен промыванию мозгов. Это Дасти понял, пробежав одну-две страницы, на которых говорилось о докторе Ен Ло.
Это открытие поразило его почти в такой же степени, как и увиденное на печатной странице имя из блокнота Скита. На сей раз он не ронял книгу, не вскакивал с места, а лишь чуть слышно бормотал:
— Сукин сын.
В квартире Малыша Дасти безуспешно искал какие-нибудь свидетельства его принадлежности к секте. И не нашел никаких трактатов или брошюр. Никаких культовых одеяний или изображений. Ни одного запертого в клетку взволнованно квохчущего в ожидании жертвоприношения цыпленка. И вот теперь, когда Дасти вовсе не думал о бедах, постигших Скита, со страниц романа Кондона спрыгнул таинственный китайский врач, оказавшийся крупнейшим специалистом в науке и искусстве промывания мозгов.
Дасти не верил в совпадения. Жизнь была гобеленом, вытканным узорами, которые можно различить, если хорошо поискать. И эта книга была не просто романом, который Марти почему-то таскала с собой на протяжении нескольких месяцев. Она попалась им в руки потому, что в ней содержался ключ к сути этой безумной ситуации.
Он отдал бы свое левое яйцо — или с большей готовностью все деньги с их семейного текущего счета, — чтобы узнать, кто устроил так, что «Маньчжурский кандидат» оказался здесь именно сейчас, когда он необходим. Хотя Дасти верил в то, что Вселенная была чудесным образом сотворена, но тем не менее ощущал, что в том, чтобы представить бога, осуществляющего свою волю при помощи триллера в мягкой обложке, должна быть изрядная натяжка — дешевое издание это все-таки не пылающий куст или, что считается более традиционным и величественным, небесное знамение. Ладно, пусть это не бог, но и не совпадение; следовательно, должен существовать некто из плоти и крови.
Дасти поймал себя на том, что разговаривает сам с собою вслух невнятным голосом, будто подражает крику совы, и немедленно заставил себя умолкнуть. Ему было еще слишком мало известно для того, чтобы надеяться найти ответ на свой вопрос.
В романе Кондона, действие которого происходило во время и сразу после корейской войны, доктор Ен Ло «промывал мозги» нескольким американским солдатам, превратив одного из них в роботоподобного убийцу, не сознающего, что с ним было сделано. Вернувшись домой, провозглашенный героем солдат должен был вести нормальную жизнь до тех пор, пока активизированная особой конфигурацией карт во время простого раскладывания пасьянса программа не включила заложенный код. Потом он получил соответствующие инструкции и превратился в послушного убийцу.
Но корейская война закончилась в 1953 году, а этот триллер был опубликован в 1959-м, задолго до рождения Дасти. Ни молодой солдат, ни доктор Ен Ло не были реальными людьми. Не было никакой очевидной причины, согласно которой должна была существовать связь между этим романом и Дасти, Марти и Скитом с его правилами, изложенными в виде хокку.
Дасти оставалось только читать далее, надеясь на открытие.
Пробежав еще несколько страниц, Дасти услышал, как в толстой двери со стороны кабинета Аримана скрипнула ручка, услышал щелчок замка и внезапно почувствовал: никто не должен узнать, что он читал эту книгу. Он ощутил резкое необъяснимое возбуждение и, когда герметическая дверь начала приоткрываться со щелчком и вздохом потревоженного вакуума, отбросил книгу от себя, словно боялся быть застигнутым за смакованием мерзкой порнографии или, хуже того, одного из тех многочисленных напыщенных томов, на содержании которых паразитировали его отец и отчим.
Книга скользнула по маленькому столику, стоявшему рядом с его креслом, и шлепнулась на пол в то же мгновение, когда тяжелая дверь распахнулась и на пороге появился доктор Ариман. Необъяснимо покраснев, Дасти поспешно поднялся на ноги одновременно с падением книги и совершенно натурально закашлялся, заглушив звук падения.
Взволнованный, он услышал свой голос:
— Доктор, Марти… Как у нее… Она…
— Виола Нарвилли, — произнес Ариман вместо ответа.
— Я слушаю.
После того как была прочитана литания на тему личного хокку Дасти, доктор Ариман проводил его в свой кабинет и подвел к тому самому креслу, в котором прежде сидела Марти. Сейчас она спала на кушетке, но Дасти даже не взглянул на нее.
Ариман уселся в кресло, стоявшее напротив, и с минуту изучал свой объект. У мужчины был несколько отстраненный вид, тем не менее он сразу же откликался на голос доктора. Пассивное выражение его лица напоминало тот облик, который автоматически обретает почти каждый автомобилист, попавший в пробку в час пик.
Дастин Родс был сравнительно новым приобретением в коллекции Аримана. Он находился под полным контролем доктора менее двух месяцев.
Марти, действовавшая по непосредственным указаниям доктора, три раза собственноручно подносила мужу тщательно составленную смесь наркотиков: рогипнол, фенциклидин, валиум и еще одну субстанцию, известную под названием «Санта-Фе-46» лишь узкому кругу посвященных. Под действием этого коктейля он погружался в состояние поверхностного наркоза, которое наилучшим образом позволяло проводить программирование личности. Поскольку Дасти всегда ел за обедом сладкое, первая доза была принята им вместе с куском арахисового торта, вторая, два дня спустя, ничуть не изменила ни вкуса, ни запаха шарика крем-брюле, посыпанного крошкой кокосового ореха, а третью, через три дня после второй, подмешанную в торт из фруктового мороженого, залитого сверху сливочной помадкой и богато посыпанного и нафаршированного вишнями в ликере «мараскин», толченым миндалем и мелко порезанными финиками, не смогла бы обнаружить, пожалуй, даже полицейская ищейка-бладхаунд.
Этот человек знал толк в еде. И доктор даже чувствовал некоторое духовное родство с ним, по крайней мере в кулинарных пристрастиях.
Программирование было осуществлено в спальне четы Род-сов: Дасти лежал на кровати, Марти сидела, скрестив ноги, в углу на большой подушке, покрытой овчиной, торшер использовался в качестве штатива для капельницы. Все прошло прекрасно.
Дело могла усложнить собака, но она была слишком ласковой и послушной, и потому ее недовольство проявилось лишь в негромком ворчании и угрюмом взгляде. Марти выставила пса из комнаты и оставила одного с миской воды, желтым резиновым пищащим утенком и нейлоновой косточкой.
Теперь же, дождавшись, пока беспорядочные движения глазных яблок Дасти, вызванные фазой быстрого сна, закончатся, доктор Ариман объявил:
— Это займет не так уж много времени, но мои сегодняшние инструкции очень важны.