Они дошли до площадки, а наверху все еще не было никаких признаков преследования. Дасти остановился здесь, карауля верхний лестничный пролет, а Марти с Малышом продолжили путь к двери на первом этаже.
Если Ариман войдет на лестницу со второго этажа и увидит, как они спускаются, то поймет, что они раскусили его и представляют опасность, а тогда Дасти должен будет стрелять, как только увидит психиатра. Поскольку, если у Аримана будет время, чтобы выговорить два слова: «Виола Нарвилли», — а потом проговорить хокку о цапле, то он завладеет пистолетом, даже если Дасти будет все так же держать его в руке. А после этого могло произойти все, что угодно.
* * *
Ариман не на шутку встревожился. Но он был слишком опытным лицедеем для того, чтобы позволить своему беспокойству проявиться. Вытесняя медсестру Эрнандес из палаты № 246 в коридор, он заверял ее, что Дасти и Мартина Родс не станут предпринимать никаких непродуманных действий, которые могли бы подвергнуть опасности восстановление здоровья Скита.
— Если быть откровенным, то миссис Родс недавно стала моей пациенткой, и я знаю, что она полностью доверяет тому лечению, которое мы предоставляем ее родственнику.
— Они рассказали, что мать стрекотунчика серьезно заболела…
— Ах как досадно!
— …Но, если вы хотите знать мое мнение, эта история показалась мне тухловатой. И, учитывая риск, что клинике придется нести ответственность…
— Да, да, конечно. Я уверен, что смогу разобраться во всем этом.
Плотно закрыв дверь 246-й палаты, доктор Ариман прошел по коридору к 250-й палате. За ним, как тень, следовала Жасмина Эрнандес. Он шел не торопясь, потому что поспешность могла проявить, что он на самом деле относится к событию куда серьезнее, чем ему хотелось бы показать.
Он был доволен, что потратил время на то, чтобы снять пиджак и закатать рукава. Этот облик простого парня, в сочетании с его мужественными предплечьями, поддерживал атмосферу доверия и компетентности, которую он стремился создать вокруг себя.
250-я палата была пуста, если не считать, конечно, фальшивой жизни, бурлившей в телевизоре. Постель была перевернута, ящики секции платяного шкафа выдвинуты и пусты, выданный клиникой купальный халат валялся на полу, а пациент исчез.
— Пожалуйста, пойдите спросите у медсестры Гангусс, не видела ли она, как они ушли: по главной лестнице или спустились на лифте? — обратился доктор к Жасмине Эрнандес.
Поскольку медсестра Эрнандес не была запрограммирована и полностью владела своей волей, которой было больше чем достаточно, то она вступила в спор:
— Но у них было слишком мало времени, чтобы…
— Чтобы проверить заднюю лестницу, вполне хватит одного человека, — прервал ее Ариман. — А теперь идите, пожалуйста, к сестре Гангусс.
Жасмина Эрнандес нахмурилась так сурово, что, наверно, никто не стал бы возражать, заяви она, что является транссексуальным воплощением Панчо Вильи [49] , отвернулась от доктора и торопливо направилась к сестринскому посту.
Подойдя к задней лестнице, Ариман открыл дверь, шагнул на верхнюю площадку, прислушался, ничего не услышал, и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Звуки его тяжелых шагов эхом отдавались от бетонных стен, вновь и вновь повторялись в гулком пустом проеме, и к тому моменту, когда он оказался у подножия нижнего пролета, казалось, что за спиной у него осталась бешено аплодирующая аудитория.
Коридор первого этажа был пуст.
Ариман толкнул дверь, ведущую в приемный покой, расположенный в задней части здания. Никого. Еще одна дверь, выходящая на подъездную дорожку…
В ту же секунду, когда Ариман вышел наружу, порыв ветра с грохотом ударился об один из мусорных контейнеров и, казалось, пронес мимо него красный «Сатурн».
За рулем сидел Дасти Родс. Он взглянул на доктора. На лице маляра был написан испуг и слишком уж много знания.
Спятивший от наркотиков, сопливый, бесполезный кусок дерьма, братец, сидел на заднем сиденье. Он помахал Ариману рукой.
Габаритные огни уменьшались, как огни, вырвавшиеся из дюз космического корабля, набиравшего скорость. «Сатурн» ракетой уносился в ночь.
Доктор надеялся, что автомобиль врежется в один из больших мусорных контейнеров, тут и там стоявших на дорожках, надеялся, что водитель не справится с управлением, машина перевернется и взорвется огненным шаром. Он надеялся, что Дасти, и Марти, и Скит сгорят заживо, что их тела превратятся в кучки обугленных костей и дымящегося мяса, и потом, надеялся он, с неба спустится огромная стая ворон-мутантов, которые разорвут обломки «Сатурна» и доберутся до зажаренной плоти погибших, доберутся и станут рвать их, рвать до тех пор, пока от них ничего не останется. Но ничего из этого не свершилось.
Автомобиль проехал два квартала и свернул налево, на широкую улицу.
И еще долго после того, как «Сатурн» скрылся из виду, доктор стоял посреди дорожки, смотря ему вслед.
Его хлестал ветер. Ариман был рад этим холодным ударам, словно они могли унести прочь его растерянность и прочистить голову.
Сегодня днем в комнате ожидания уходящих пациентов Дасти читал «Маньчжурского кандидата», которого доктор дал Марти втемную, как козырь. Эта карта, если ее разыграть, должна была придать игре немного напряженности. Читая триллер, Родс должен был ощущать легкую тревогу, которую можно было объяснить содержанием книги, особенно когда наткнулся бы на имя «Виола Нарвилли» и обнаружил бы какие-то странные соответствия с событиями собственной жизни. Книга навела бы его на размышления, заставила удивляться.
Тем не менее вероятность того, что роман Кондона сам по себе позволил бы Дасти выстроить длиннейшую логическую цепь и прийти к пониманию истинной природы доктора и его реальных целей, была исчезающе мала. Куда больше можно было надеяться на то, что прилетевшие на Марс астронавты обнаружат там киоск с портретом Элвиса Пресли, где будут подавать зажаренного по-кентуккийски цыпленка. И он понимал, что нет — подчеркнуть: нет — вообще шансов за то, что маляр мог вычислить все это за полдня.
Следовательно, должны иметься другие козыри, которые сам доктор не вкладывал в колоду, которые сдала судьба.
Одним из них мог быть Скит. Скит, чей мозг настолько протух от наркотиков, что не был полностью программируемым.
Обеспокоенный ненадежностью подмастерья маляра, Ариман приехал сюда этим вечером именно для того, чтобы заложить в подподсознание Скита сценарий самоубийства, а потом отправить этого никому не нужного негодяя в побег; чтобы тот, оказавшись на свободе, незадолго до рассвета покончил с собой. Теперь ему нужно было вырабатывать новую стратегию.