— Я был у другого пациента и подумал, что стоит зайти, посмотреть, как у вас дела.
— Я провожу в таком положении около часа в день. Хорошо для мозгового кровообращения.
— И результаты налицо.
— А ведь точно, ха! — Стоявшая вверх тормашками кинозвезда сияла улыбкой.
Приказав себе запастись терпением, доктор десять минут участвовал в мучительно скучной беседе об огромных кассовых доходах от последнего суперхита актера, давая объекту возможность запомнить хоть что-то о сегодняшнем визите психиатра. Когда же он наконец оставил палату № 246, то знал о средней посещаемости кинотеатров Большого Чикаго гораздо больше, чем хотел.
Знаменитый актер. Откусывает нос демократии. И миллионы рукоплещут.
Не великое дело, но все же неплохо. В смысле — работа с этим образцом.
* * *
На улице бушевал январский ветер. В трейлере распевали электронные сверчки. Дасти произнес: «Доктор Ен Ло», активизировав программу Скита.
Малыш сел немного прямее, его бледное лицо стало настолько невыразительным, что Дасти только теперь осознал, насколько измученным оно было прежде. Это наблюдение сделало еще острее неотступно жившую в нем печаль по поводу того, насколько сильно его брат был ограблен судьбой — такой молодой и лишенный полной и целеустремленной жизни.
Когда они прошли хокку и три ответа Скита, Пустяк Ньютон сказал: «Точно», как будто хорошо разбирался в механизмах психологического контроля личности.
Несколько минут назад, после торопливого совещания в библиотеке Пустяка — маленькой спальне, заполненной книгами об НЛО, инопланетном вторжении, беспричинном самовозгорании людей, существах из иных измерений и Бермудском треугольнике, — Дасти сообщил Марти, какого результата он надеется достичь, проведя со Скитом это действие. Учитывая неустойчивое состояние психики Скита, то, что он предложил, могло, как он считал, оказаться рискованным, и он опасался, что может причинить брату больше вреда, чем пользы. К его удивлению, Марти сразу поняла план. Он верил в ее здравый смысл едва ли не больше, чем в то, что солнце всходит на востоке, и поэтому, заручившись ее одобрением, был готов принять на себя тяжелейшую ответственность за последствия своего решения.
Теперь, когда Скит оказался околдован и его глаза задергались в орбитах, как это было недавно в палате клиники «Новая жизнь», Дасти обратился к нему:
— Скажи, слышишь ли ты меня.
— Я слышу тебя.
— Скит… Когда я дам тебе инструкции, будешь ли ты выполнять их?
— Буду ли я выполнять их?
Повторно восстановив в памяти все, что он узнал накануне в клинике, Дасти перефразировал вопрос в утвердительную форму.
— Скит. Ты будешь выполнять все инструкции, которые я тебе дам. Подтверди, что это так.
— Я подтверждаю.
— Я доктор Ен Ло, Скит.
— Да.
— И я — легкий порыв.
— Да.
— В прошлом я дал тебе много инструкций.
— Голубые сосновые иглы, — отозвался Скит.
— Правильно. А теперь, Скит, через некоторое время я щелкну пальцами. Когда это произойдет, ты погрузишься в спокойный сон. Подтверди, что ты полностью меня понимаешь.
— Подтверждаю.
— А затем я щелкну пальцами второй раз. После того как я щелкну пальцами второй раз, ты проснешься, твое сознание полностью вернется к тебе, но при этом ты навсегда забудешь все предыдущие инструкции, которые я дал тебе. Мой контроль над тобой полностью закончится. Я — доктор Ен Ло, легкий порыв — никогда больше не смогу управлять твоим сознанием. Скит, скажи мне, действительно ли ты понимаешь то, что я сказал.
— Я понимаю.
Дасти вопросительно посмотрел на Марти. Она кивнула.
Пустяк, не посвященный в их план, всем телом навалился на стол, забыв о стакане с соком, который продолжал держать в руке.
— Скит, хотя ты забудешь все мои предыдущие инструкции, но будешь помнить каждое слово из того, что я скажу тебе сейчас, будешь верить в эти слова и будешь следовать им всю свою оставшуюся жизнь.
— Я понимаю.
— Скит, ты никогда больше не будешь употреблять незаконные наркотики. У тебя не будет никакого желания употреблять их. Единственные наркотики, которые ты в жизни будешь принимать, — те, что выпишут тебе врачи в случае болезни.
— Я понимаю.
— Скит, начиная с этого момента, ты поймешь, что в целом ты хороший человек, не более и не менее испорченный, чем все остальные люди. Все плохое, что раньше говорил о тебе твой отец, отношение к тебе матери, оскорбления Дерека Лэмптона — ни одна из этих вещей больше не заденет тебя, не обидит тебя, никак больше не ущемит тебя.
— Я понимаю.
У Марти, стоявшей, опершись на стол, в глазах сияли слезы.
Дасти был вынужден сделать паузу. Он с трудом перевел дыхание, потом заговорил снова:
— Скит, ты оглянешься назад, в свое детство, и найдешь там время, когда ты верил в будущее, когда ты был полон мечтами и надеждами. Ты снова поверишь в будущее. Ты будешь верить в себя самого. Скит, у тебя появится надежда, и ты никогда, никогда больше не лишишься ее.
— Я понимаю.
Скит глядел в бесконечность. Пустяк сидел, оцепенев. Добрый Валет мрачно смотрел на происходившее. Марти вытерла глаза рукавом блузки.
Дасти приложил большой палец к среднему.
Замер. Подумал обо всех тех вещах, которые могли пойти не так, как надо, вспомнил о том, куда приводит дорога, вымощенная благими намерениями…
Щелчок.
Глаза Скита закрылись, он обмяк на стуле. Его дыхание сделалось ровным, как у обычного спящего человека. Голова опустилась, подбородок лег на тощую грудь.
Сломленный ответственностью, которую только что принял на себя, Дасти встал из-за стола, постоял мгновение в нерешительности, а затем вошел в кухню. Встав у раковины, он открутил кран, подставил руки под струю и несколько раз плеснул водой себе в лицо.
Следом за ним вошла Марти.
— Все будет хорошо, милый.
Вода маскировала слезы, брызнувшие у него из глаз, но страшную тревогу, заставлявшую голос жалко дрожать, он скрыть не мог.
— А что, если я каким-то образом сделал ему еще хуже, чем было?
— Хуже ты не сделал, — уверенно ответила Марти.
Он потряс головой.
— Ты не можешь знать наверняка. Сознание настолько уязвимо. Один из худших пороков этого мира… Столько людей стремятся подчинить себе сознание других людей и причиняют им так много вреда. Так много вреда. Ты не можешь ничего знать об этом наверняка, и никто из нас не может.
— Я знаю, — мягко, но твердо сказала она, приложив ладонь к его влажной щеке. — Ведь то, что ты только что сделал, было сделано из одной лишь любви, чистой бескорыстной любви к брату, и потому из этого ни в коем случае не может выйти ничего плохого.