Затем, Максимов описывает не просто детдома, а СПЕЦдетдома, но что это такое – не объясняет. Что же это за спецдома?
Это специальные детдома, куда помещали детей типа РВН – родственников врагов народа. В том числе и детей Генри Самуиловича Лашкова.
Внук старого Лашкова – Вадим, понимай, Владимир Максимов, так как в книге много автобиографического.
И этот Вадим почему-то очень интересуется психколонией для душевнобольных, устроенной в бывшем монастыре.
Заметьте связь: бывший монастырь – и психколония. И почему это Вадима туда тянет? Прямо как пьяницу к водке (стр. 341-342).
Но вскоре, Вадим и сам попадает в психбольницу. У читателя, естественно, возникает вопрос – почему? Но здесь Максимов всячески мутит и отмалчивается.
Он детальнейше описывает жизнь своего героя в сумасшедшем доме, но почему он туда попал – неизвестно. Кстати, дурдом – это самое интересное место в книге.
И только с большим трудом, этак между строк, узнаёшь, что Вадима посадили в дурдом за попытку самоубийства. Однако, это же самое делают не только в СССР, но и в США. Это – стандартная процедура.
Опять вопрос – почему? И только случайно узнаешь, что Вадим пытался покончить самоубийством, так как жена, которую он вовсе не любил, бросила ему упрёк, что он «недееспособен» (стр. 338).
Но даже и здесь термин какой-то уклончивый, как всё у Максимова. Почему бы не сказать прямо – импотенция, половая слабость?
Итак, импотента посадили в дурдом, чтобы спасти его от самоубийства. А Максимов наводит тень на плетень и раздувает из этого политическое дело.
В книге часто встречаются хромые и косые, алкоголики и самоубийцы. Кстати, сам Максимов сухоручка и алкоголик, бухарик. На странице 396 муж и жена алкоголики, как пишет Максимов – «выблядки».
В конце концов, муж повесился. Масса вульгарных выражений, как: «Не повезёт, так на родной сестре триппер поймаешь» (стр. 416). И всё это перемешано с ханжескими причитаниями о Боге. Какое-то юродство.
В книге довольно много секса, но всё это, как у собак и кошек: под лестницей, на грязном полу, в самое неподходящее время, без любви, как в «Без черемухи».
Много жестокости, где попахивает садизмом, но автор душой всегда с преступниками. Всё это – типично для вырожденцев с больным полом и психикой. Вот они и переносят всё это в литературу. И требуют, чтобы их печатали.
Язык книги тоже какой-то хромой и косой, обрывистый, запутанный, как будто всё это писалось с перепоя.
Критики из дегенератиков называют это «орнаментальной прозой». А психиатры называют это шизофрения, мозговой разжиж.
Например, вместо «смертельная бледность» они вам скажут «смердная блядность» – и будут уверять вас, что это модернизм, язык будущего. А вы, дурак, этого просто не понимаете.
Видно, что Максимова беспокоит «еврейский вопрос». Начинается, как будто, с антисемитизма (стр. 369-370).
Но вслед за этим, жидоед вдруг превращается в жидолюба: вдруг, появляется некий идеальный еврей Ося Меклер, перед которым стелятся все гойки. Но потом и этот идеалист-счастливчик тоже кончает самоубийством.
Почему? Опять какая-то тайна, загадка. Ох, любит Максимов писать загадками. Но я разгадываю вам и эту загадку. Дело в том, что действительно есть некоторые гойки, которые специализируются на евреях.
Как правило, это минетчицы, француженки, 69-ницы, что означает латентную или подавленную гомосексуальность. И лезут они к евреям, так как знают, что там этого больше всего.
Подходит такая шабес-гойка к идеальному еврею Осе Меклеру и говорит: «Эй, Ося, хочешь любовь по-французски? Да ты не бойся. Ведь я ж знаю, что ты ничего другого не можешь».
Вот потому-то Ося и повесился. Вы уж извините меня за такие выражения. Но, без этого, вы не поймёте всех этих модернистов.
Это знают миллионы вырожденцев, но писать об этом, конечно, не полагается. Это – табу.
С точки зрения нашего генерал-архиепископа Питирима, это называется союзом сатаны и антихриста, к которому склонны многие ведьмы.
Но результаты этого – частенько довольно печальны. Если присмотреться, то всё это вы увидите и среди ваших знакомых.
В принципе, Максимов описывает вырождение семьи Петра Лашкова – или еврея-чекиста Генри Самуиловича Лашкова – якобы в наказание за кровь, пролитую им во время революции (стр. 466).
Все его дети – выродки всех сортов и оттенков. Последний мужской отпрыск этого рода – «недееспособный» Вадим – уже сидел в сумасшедшем доме.
Дочь Антонина, старая дева, до 40 лет живёт с отцом, потом выходит замуж. Но затем она, в 40 с гаком, почему-то спуталась с молодым еврейчиком, тем самым идеальным Осей Меклером.
Тут наш Максимов петляет, как заяц, говорит намёками, и понять его трудновато. Насколько я понял, ребёнка Антонина делает не от мужа, а от этого самого неотразимого еврея Оси Меклера, который от такого счастья сразу же повесился.
Муж исчезает, как одуванчик, а Антонина возвращается с полуеврейским сыном к отцу. Весь цимис, вся символика Максимова в этом ребёнке, зачатом от еврея – это, якобы, прощение за грехи, возрождение жизни.
И все это пересыпано юродствующими рассуждениями о Боге. Но что это за Бог? Или это союз сатаны и антихриста?
Всё это кажется сплошным идиотством, бредом сумасшедшего. Но я встречал подобные фокусы и в реальной жизни.
Дело в том, что некоторые дегенератки выходят замуж за дегенератов, а детей умышленно делают от чужого дяди. Чтобы эти дети были не полными дегенератами, а хоть полудегенератами.
От этого и происходит такое, на первый взгляд, непонятное выражение: на чужом х… в рай проехать. Или ещё – «пальцем деланный», что означает искусственное осеменение – по тем же причинам.
Все эти смачные выражения пустили в обиход сами вырожденцы, которые прекрасно знают, что это означает. А нормальным людям это никогда и в голову не придёт.
Западные рецензенты многозначительно вещают, что наши диссиденты, инакомыслящие и несогласники пишут, своего рода, тайнописью, криптограммами, шифровками, для понимания которых нужно иметь третий глаз, глаз мудрости, как тот магический кристалл, лунный камень, что во лбу у индусских богов.
Но и мы в 13-м Отделе КГБ тоже имеем этот третий глаз, при помощи которого можно читать всю эту тайнопись. Люди лунного света Розанова, Декаданс-с.
Во всех «7 днях» есть только одно честное место, где советский архитектор говорит перманентным революционерам-диссидентам так:
«Вы зовёте социальных и духовных люмпенов. Отбросы, которые жаждут самоутвердиться на крови. Чужой крови. И вашей, кстати, тоже…
Но, так как ваш новый эксперимент влетит России в новую кровавую копеечку, – я против…
Поэтому, если вы начнёте, я сяду за пулемёт и буду защищать этот самый порядок, с которым не имею ничего общего, до последнего патрона…