Однако любопытства, обыденного для всякой женщины, даже для женщины-убийцы, Лариса в себе отнюдь не подавляла.
— Фрида, — как-то призналась Лариса фламенге, — я ведь стопроцентно поверила в то, что ты — настоящая француженка, певица, да и к тому же убийца, которую разыскивает Интерпол. Я все это услышала о тебе от двух типов в момент, когда ты пела на заседании нашей Организации, ну, ты помнишь. Пела о том, как ты еще станешь самой счастливой и люди к тебе потянутся… Черт, это было так убедительно!
— Это стиль моей работы — делать все очень убедительно, Лара, — улыбнулась фламенга и обняла подругу за плечи. Она любила обнимать, при этом ее пальцы становились сверкающими и то удлинялись чуть не до земли, то превращались в шипастые шарики наподобие репьев. Словно фламенгу это забавляло. А еще при ночных разговорах она любила выпускать изо рта крошечные шаровые молнии. Чтоб в атмосфере было побольше озона.
Или чтоб Лариса ни на минуту не забывала, с кем имеет дело.
— Ведь и ты, моя дорогая Лара, очень убедительно демонстрировала всем тебя окружавшим, что ты — невзрачная, незаметная женщина. Бабочка с крыльями такого цвета, который не различить на коре дерева. А разве по-настоящему ты такая уж дурнушка?..
И фламенга поставила перед лицом Ларисы свою ладонь: ладонь стала зеркальной, и в этом зеркале Лариса Бесприданницева увидела ту настоящую себя, которую так старательно скрывала от окружающего мира.
— Разве ты не прекрасна, Лара? Разве твоя красота — не сила, страшная сила, способная разорвать этот мир, как бумагу? — тихо спросила фламенга. — И разве ты не прокляла свою судьбу за то, что она нацепила на тебя ослиную шкуру?!
— Ослиную шкуру?..
— А, это из старой французской сказки. Вот привязалась-то ко мне эта устричная страна! Le diable me prends! [4] На самом деле никакая я не француженка, ты же понимаешь. — Фламенга выпустила еще один шарик-молнию. — У пламени нет национальности. И половой принадлежности тоже.
— Я догадалась…
— В пламени есть главное: страсть и воля. И эти же качества есть и у настоящего убийцы. Потому мы так близки, Лариса.
— Фламенга… Ты знаешь… С тех пор как я у тебя, все мое прошлое кажется мне несуществующим.
— Ты думаешь, что разучилась убивать?
— Д-да…
— Ты ошибаешься. Это смешно. Представь, что я разучилась гореть.
— Но горение — твоя сущность.
— А убийство — твоя.
Лариса долго молчала, шурша опавшей листвой. Потом сказала:
— Я этому не верю. Сейчас… почему-то не верю. Фламенга стиснула пальцами-шипами ее плечо:
— Тебе придется скоро испытать свою веру. Очень скоро.
Однажды фламенга за ужином сказала Ларисе:
— Знаешь, какое сегодня число?
— Нет.
Лариса слегка удивилась вопросу. Доселе о времени и календарях в коттедже пламенной женщины речи не было. Тем более что, судя по пейзажу, тут неизменно пребывала ранняя сухая и солнечная осень.
— Третье ноября. По человеческому исчислению, принятому в твоем государстве, — сообщила фламенга и принялась очищать странный плод, напоминавший грушу и репу одновременно.
— Это число что-нибудь значит?
— В какой-то мере… Это сороковой день с твоей смерти для них. Для тех.
Лариса произвела в уме несложный расчет и кивнула:
— Верно. Согласно верованиям тех, по мне сейчас положено служить панихиду. Заупокойную службу. Но я не думаю, что ты собираешься это делать.
— Ты правильно меня поняла. — Фламенга покончила со своим кушаньем и отпила глоток воды из хрустального бокала. — Я лишь намекнула тебе, что сорок дней ты оказывала мне честь быть моей дорогой гостьей и возлюбленной.
— Кем теперь я должна стать для тебя, фламенга? — В голосе Ларисы зазвенел металл.
Она не ошиблась. Она никогда не ошибалась в одном: за наслаждение приходится платить. За то, что называют любовью, братством и дружбой, — тоже, и в большей мере. И теперь от нее ждут платы. На вполне законных основаниях.
Серебряная женщина не расточает свои ласки даром.
— Кем я должна стать для тебя, фламенга?
— Собой. — Ртутнолицая женщина не замечает, что вместе с водой выпивает и бокал . Хрустальное крошево легко дробится о зеркальные зубы.
— То есть…
— Мне нужно, чтоб один человек был убит, — обыденно произнесла фламенга. — И ты сделаешь это. Ты убийца.
— Но ведь и ты убийца. Фламенга усмехается:
— Даже у богинь есть сферы влияния. И каждая отвечает за свое поле деятельности.
Лариса напрягается:
— Это не деловой разговор. Впрочем… Я твоя гостья, и мне не к лицу набивать себе цену. Тем более что долг платежом красен. Ты заказываешь мне человека?
Ртутная женщина поднимает длинный игольчатый палец:
— Я изменю формулировку. Чуть-чуть. Я заказываю тебе убить человека, которого заказали мне .
— А ты не можешь лично выполнить заказ?
Лицо фламенги кривится.
— Да.
— Я хочу знать почему, — деловито бросает Лариса. — Я не устраняю клиентов вслепую. Если ты сама не решаешься на убийство и подставляешь меня, значит, либо это слишком значительный человек…
— Нет.
— Либо… твой родственник.
— Нет. — Мрачность лица фламенги свидетельствует о том, что она не лжет.
— Тогда мне нужны подробные объяснения. — В голосе Ларисы сквозит усталость стрелы, не достигшей цели и вонзившейся наконечником в траву. — Верь, я помню свои слова о том, что готова сделать для тебя все что угодно. Но… разве так трудно растолковать гранате, почему ты хочешь поразить ею именно эту цель? Притом что сама ты по сравнению с этой несчастной гранатой — водородная бомба.
— Твои требования справедливы. Да, я передоверяю собственный заказ тебе, но не из-за слабости или нежелания. Проблема в том, что я не могу убить этого человека, так как не могу до него добраться. Он практически безвыездно живет в зоне, абсолютно закрытой для меня.
— Что за зона?
— Когда туда попадешь, узнаешь. Нет, не бойся, для тебя эта зона, как и для любого человека, животного, птицы, совершенно безопасна! Но эта зона создана с таким расчетом, чтобы ни один представитель фламенг и близко к ней не подошел.
— Значит, те, кто создавали эту зону, о существовании фламенг знают?!
— Они? О, они знают все! — Лицо ртутной жен-шины исказила нечеловеческая ярость. Впрочем, разве ярость плазмы может быть человеческой?