Поэтому мы принимаем решения и основываем на них нашу жизнь, не принимая во внимание, что видим лишь одну десятую долю сущего. А после цепляемся за свои ограниченные убеждения, как будто ослабь мы хватку — и вся жизнь полетит под откос.
Помните, Галилея посадили в тюрьму за то, что он утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца? Можно, конечно, считать осудивших его невеждами, но в этом кроется больше, чем простое невежество. Если бы они сорвали с себя шоры, то потеряли бы слишком многое. Вообразите только, каково это — обнаружить, что все твои представления о природе и вселенной неверны. Большинство людей понимают это только тогда, когда перемены грозят их собственному маленькому мирку.
Мой мир всегда вращался вокруг нашей семьи: мамы, папы, Теннисона и меня самой. Это атом, который иногда становился ионом, разбрасывался электронами направо и налево, и тем не менее я всегда была твёрдо убеждена, что это что-то такое стабильное, неделимое. Никто и никогда не ожидает, что крепчайшие внутриатомные связи его родной семьи могут разрушиться.
Мои шоры не позволили мне увидеть приближение атомного распада.
Я пообещала Теннисону, что и близко не подойду к дому Брюстера, но ведь это не означало, что я не могу пригласить его к нам.
Была пятница, и я уже вовсю готовила обед, когда мама возвратилась с работы. Я заранее известила родителей, что сегодня вечером к нам придёт Брю. Но с нашей мамой не угадаешь — она могла бы забыть об этом, и что тогда? Довольствоваться заказанным на дом фаст-фудом? А то и ещё лучше: она, чего доброго, вытащила бы из морозилки готовые бурритос [11] и попыталась бы выдать их за домашние, собственного приготовления. Чтобы не рисковать, я решила пропустить сегодняшнюю тренировку и приготовить обед сама, спасибо всем большое.
Как я и предполагала, мамины мысли витали где-то далеко, так что я, безусловно, приняла правильное решение.
— Брюстер придёт к шести, — объявила я. — Как раз к обеду. Пожалуйста, умоляю тебя, не вытаскивай мои детские фотки и не расспрашивай Брю насчёт его жизненной философии, как тогда, с Максом.
Мама кивнула, а потом проронила: «Извини, детка, что ты сказала?» — как будто находилась где-то в дальних закоулках космоса, куда не доходят звуковые сигналы. Я едва не взорвалась. Пришлось повторять дважды, но и после этого не было никакой уверенности в том, услышала ли она меня.
Если бы не шоры на моих глазах, я бы, наверно, смогла охватить взором более полную картину происходящего, но в тот момент я была полностью поглощена собой и своими делами.
— Пожалуйста, постарайся, чтобы он чувствовал себя как дома. Пожалуйста, постарайся не перепугать его насмерть.
— Ваш папа звонил? — спросила мама тусклым, бесцветным голосом, что я ошибочно истолковала как признак усталости.
— Не знаю, — ответила я. — Я выходила в магазин за продуктами.
Чуть позже появился Теннисон, весь в поту после лакросса.
— Живо в душ! — приказала я. — К обеду придёт Брюстер.
Он обеспокоенно взглянул на меня и тихо проговорил:
— Не уверен, что сегодня — подходящий вечер.
— А когда будет подходящий?
— Нет, Бронте, — сказал он всё так же тихо. — Ты не понимаешь. Происходит что-то не то. Сегодня за завтраком... Мама с папой вели себя так странно; ты разве не заметила?
— Нет...
— Как будто кто-то умер, а они никак не решаются нам об этом сказать. Во всяком случае...
— Во всяком случае, — перебила я, — это может и подождать. Я готовилась к сегодняшнему вечеру всю неделю, обед уже в духовке, и вообще — поздно всё отменять!
Он не стал спорить и отправился в ванную.
Пришёл папа и откупорил бутылку вина — дело, в общем, обычное. Как правило, по пятницам он выпивал бокал, просматривая по телевизору новости, и иногда ещё один за обедом, если вино хорошо дополняло еду — этим всё всегда и ограничивалось, он никогда не пил больше. Сегодня же он выглушил первый бокал, даже не успев поставить бутылку, и тут же налил второй. Я вспомнила предупреждение Теннисона, но решила: что бы ни случилось, отличный, вкусный обед поможет поправить положение.
— Папа, прибереги второй бокал для обеда, — попросила я. — Мерло очень хорошо пойдёт к тому, что я готовлю.
— Ты?
— Да, я. На обед к нам придёт гость. Ты же не забыл?
— А. Да, точно.
Едва я закончила накрывать на стол, как появился Брюстер.
— Я слишком рано? — забеспокоился он.
— Как раз вовремя, — заверила я его. — О, ты великолепно выглядишь!
На нём были приличные брюки и наглаженная рубашка, немножко маловатая, правда, но таков уж его стиль. Он же имеет право на собственный оригинальный стиль? Я считаю, что имеет. Брю так тщательно причесал свои волнистые волосы, что стал не похож сам на себя. Он был до того хорош, что мне захотелось поместить его в центр стола вместо вазы с цветами и гордо представить моим родителям, но пришлось обойтись без крайностей. Все просто обменялись рукопожатиями.
Затем, когда все расселись, я водрузила на стол громадное блюдо, провозгласив:
— Voila! Bon appetit, — и сняла крышку со своего гастрономического шедевра.
Теннисон с Брюстером уставились на него, как будто на блюде плавал в подливке марсианин.
— Что это? — дрожащим голосом спросил Теннисон.
— Это запечённый говяжий филей, — ответила я.
У брата было такое выражение, будто его вот-вот стошнит.
— Где ты его взяла?
— В магазине, где же ещё?
— Я, пожалуй, воздержусь.
— То есть как это «воздержусь»?! Я полдня с ним возилась, а он, видите ли, «воздержится»!
Теннисон обернулся к Брю. Тот с улыбкой спросил:
— Всё ещё отказываешься от мяса?
— Когда мне его захочется, тогда и стану есть! — заявил братец.
Меня по-настоящему задело, что у этих двоих есть общая тайна, о которой я не имею понятия.
— Может, вы всё-таки расскажете, в чём тут дело?
— Не за столом, — отрезал Теннисон и наполнил свою тарелку спаржей, присовокупив, что это ещё не делает его вегетарианцем.
— Прекрасный обед, Бронте, — сказала мама, но вместо того, чтобы есть, встала из-за стола и пошла перемывать противни и кастрюли, оставшиеся после моей готовки.