...и тут Райа всхлипнула во сне.
У меня перехватило дух.
Она металась во сне, реагируя на что-то из своего кошмара, мотала головой, несколько мгновений боролась с простыней, и наконец ее лицо и шея стали доступны моему взгляду, после чего погрузилась в менее тревожный, но все так же беспокойный сон. Ее лицо было таким же прекрасным, каким оно было в моей памяти — без порезов, без рубцов, без кровоподтеков. Но лоб был наморщен, и тревога, часть ее дурного сна, свела рот в гримасу, похожую на оскал. На шее не было никаких отметин. Крови было не видно.
От облегчения на меня напала слабость, и я рассыпался в благодарностях богу. Моя обычная язвительность по адресу его деяний была временно забыта.
Обнаженный, смущенный и испуганный, я тихонько вылез из кровати, зашел в ванную, закрыл дверь и зажег свет. Сначала я поглядел на свою руку, которой трогал губы. Кровь на пальцах не пропала. Подняв глаза к зеркалу, я увидел кровь и на подбородке. Кровь блестела на губах, зубы были в крови.
Я вымыл руки, оттер лицо, прополоскал рот. В аптечке нашлось несколько освежающих таблеток, которые помогли избавиться от медного привкуса во рту. Я решил, что, должно быть, прикусил во сне язык, но, прополоскав рот, не почувствовал жжения. Внимательно осмотрев полость рта, я не сумел отыскать ранки, на которую можно было бы списать полный рот крови.
Каким-то образом кровь из сновидения материализовалась и, когда я проснулся, перешла вместе со мной из мира кошмаров в реальный мир, в мир живых. Что само по себе было невозможно.
Я поглядел в это отражение своего Сумеречного Взгляда.
— Что это значит? — спросил я сам себя.
Изображение в зеркале не отвечало.
— Что, черт побери, происходит? — требовательно вопросил я.
Мой товарищ в зеркале либо ничего не знал, либо держал свои секреты при себе, за плотно сжатыми губами.
Я вернулся в спальню.
Райа по-прежнему находилась во власти кошмара. Она лежала, наполовину раскрывшись, на куче смятой ткани. Ее ноги двигались, словно она бежала. Она произнесла: «Пожалуйста, ну пожалуйста» и затем «Ох!», сгребла простыню в кулачки, мгновение мотала головой. Потом наступила более спокойная стадия сна, во время которой она сопротивлялась сновидению лишь приглушенным бормотаньем, время от времени слабо вскрикивая.
Я лег в постель.
Врачи, специализирующиеся на проблемах нарушения сна, считают, что наши сновидения длятся неожиданно короткое время. Независимо от того, каким долгим может казаться кошмарный сон, как утверждают исследователи, от его начала до конца проходит самое большее несколько минут, а как правило, от двадцати секунд до одной минуты. Райа Рэйнз, как видно, не читала, что писали по этому поводу специалисты, потому что всю вторую половину ночи она опровергала их выводы. Ее сон то и дело терзали призрачные враги, воображаемые битвы и погони.
Около получаса я наблюдал за ней в янтарном свете прикроватной лампы. Затем я погасил свет и еще полчаса сидел в темноте, прислушиваясь к ней. Я понял, что для нее сон был таким же плохим отдыхом, как и для меня. Наконец я растянулся на спине. Через матрас ко мне передавалась каждая су-дорога, каждый спазм страха, которые она ощущала в царстве сновидений.
Я думал, не была ли она на одном из своих кладбищ.
Я думал, не было ли это кладбище на холме.
Я думал, что могло преследовать ее среди надгробий.
Я думал, не был ли это я сам.
Распахивались двери трейлеров, открывались ящики, и оттуда, словно великолепный заводной механизм, созданный швейцарскими умельцами, которым принесли мировую славу их невероятно сложные башенные часы с двигающимися человеческими фигурами в полный рост, вынималась и заново строилась на ярмарочной площади графства Йонтсдаун наша ярмарка. В семь вечера в воскресенье казалось, будто никогда и не бывало ночи линьки, как будто мы весь сезон стояли на одном месте, а города один за другим приезжали к нам. Балаганщики говорят, что они любят путешествовать, что не проживут на свете, если хотя бы раз в неделю не переедут с места на место, балаганщики разделяют — даже, черт возьми, защищают — философию бродяг, цыган и изгнанников, балаганщики обожают слушать сказки и легенды о тех, кто жил на далеко не всегда спокойных границах государств — но, куда бы балаганщики ни отправлялись, они берут с собой в дорогу свою деревню. Их грузовики, трейлеры, машины, чемоданы и карманы битком набиты милыми, привычными сердцу вещами. Они отдают куда большую дань традициям, чем даже в маленьких городках Канзаса, где люди из поколения в поколение живут, не ведая изменений, тесно сбившись в кучки на приводящих в трепет громадных пустынных равнинах. Балаганщики с нетерпением ожидают ночи линьки, потому что для них это — показатель их свободы, по контрасту с унылым заточением простаков, чей удел — вечно оставаться позади. Но, проведя день в пути, балаганщики становятся раздражительными и неуверенными в себе — ведь, хотя очарование дороги проникнуто цыганским духом, сама дорога создана обществом нормальных людей и ему принадлежит, так что бродяги могут ходить и ездить только там, где общество проложило путь. Балаганщики бессознательно понимают, что способность передвигаться с места на место связана с незащищенностью, поэтому прибытия ярмарки на новое место они ждут с еще большим нетерпением и радостью, чем ночи линьки. Строят ярмарку обычно куда быстрее, чем разбирают ее, и ни одна ночь за всю неделю не сравнится с первой ночью на новом месте, когда сразу на целых шесть дней успокаивается тяга к перемене мест и снова возникает чувство дома. Стоит им установить палатки и прибить гвоздями одну к другой крашеные деревянные перегородки всевозможных аттракционов, воздвигнуть латунные, хромированные, пластиковые, плохо натянутые крепости, чтобы оградиться от любой атаки реальной жизни, — и в их душах наступает мир, более прочный, чем в любое другое время.
В воскресенье вечером мы с Райей сидели в трейлере, принадлежавшем Ирме и Поли Лорас, куда нас пригласили отведать домашней стряпни. Все присутствующие были в таком прекрасном настроении, что я почти сумел забыть, что наша дорога привела нас не в обычный город, но в город, которым правят гоблины, в гнездо, где плодятся демоны. Поли — низкорослый, но не карлик — был прирожденным мимом. Он потчевал нас чертовски потешными перевоплощениями в кинозвезд и политиков — даже изобразил потрясающе забавный диалог между Джоном Кеннеди и Никитой Хрущевым. Поли был неф, и я диву давался, как меняются черты его словно резинового лица, вызывая в памяти образы почти всех знаменитостей, каких он изображал, независимо от их расы.
Кроме этого, Поли был маг и волшебник в искусстве жонглирования и работал в аттракционе Тома Кэтшэнка. Для человека его роста — от силы пять футов два дюйма — руки у него были довольно большие, с длинными тонкими пальцами. Его речь перемежалась, точно знаками препинания, потрясающе выразительными жестами, почти такими же выразительными, как слова. Он понравился мне с первого взгляда.