— Прошлой ночью? — спросила она и нахмурилась, собирая яичный желток куском тоста. — Я спала как бревно и никаких снов не видела.
— Видела, — заверил я ее.
— Правда?
— И довольно долго.
— Не помню.
— Ты много стонала. Ерзала, простыни пинала. И не только в эту ночь, а в предыдущую тоже.
Она моргнула и замерла, не донеся кусочек тоста до рта.
— О, ясно. Ты хочешь сказать... ты сам проснулся от кошмара и увидел, что и мне снится страшный сон?
— Верно.
— И ты хочешь знать...
— Не видели ли мы снова один и тот же сон. — Я поведал ей о странном туннеле, о слабых, тускло мерцающих лампах. — Я проснулся с таким чувством, будто меня что-то преследовало.
— Что?
— Что-то... что-то... не знаю.
— Ну, — сказала она, — если мне и снилось что-нибудь в этом роде, то я не помню. — Она сунула кусок хлеба, пропитанного яйцом, в рот, пожевала, проглотила. — Итак, нам обоим снятся дурные сны. Это вовсе не обязательно должно быть... пророчество. Видит бог, у нас были все причины для плохого сна. Напряжение. Тревога. Учитывая, куда мы направляемся, мы просто обязаны видеть дурные сны. Это ничего не значит.
Позавтракав, мы тронулись в долгий путь длиной в день. Мы даже не остановились перекусить — купили крекеров и конфет на заправочной станции, пока наполняли бак бензином.
Постепенно субтропическая жара осталась позади, однако погода улучшилась. К тому времени, как мы доехали до середины пути через Южную Каролину, небо очистилось от туч.
Странным образом — а может, и не странным, — но этот день с высоким голубым небом казался мне, по крайней мере, не более светлым, чем грязный от дождя день, когда мы покинули залив. Темнота ждала нас в сосновых лесах, которые тянулись по обе стороны шоссе. Этот мрак казался живым, наблюдающим, как будто терпеливо ждущим, пока появится возможность броситься, окутать нас и поглотить. Даже там, где сияющий медью солнечный свет падал в полную силу, я видел надвигающиеся тени, видел неизбежность ночной темноты. Настроение у меня было неважное.
Поздно вечером в среду мы остановились в Мэриленде, в более приличном мотеле, чем в Джорджии, — хорошая кровать, ковер на полу и никакой беготни клопов.
Мы были еще более усталые, чем накануне, но не заснули сразу. Вместо этого, неожиданно для самих себя, мы занялись любовью. Что еще более удивительно — мы были ненасытны. Все началось с нежных, томных потягиваний, с долгих легких толчков, с легкого напряжения и ленивого расслабления мускулов. Мы лениво поднимались и опускались вверх-вниз, как любовники в старых фильмах — нежно и странно-застенчиво, словно соединялись в первый раз. Но через некоторое время появилась страсть и энергия — неожиданные и на первый взгляд необъяснимые, если вспомнить о долгих часах, проведенных нами за рулем. Изысканное тело Райи никогда не было таким элегантным и чувственно вылепленным, полным и зрелым, таким теплым и гибким, таким шелковистым — таким драгоценным. Убыстряющийся ритм ее дыхания, короткие восклицания удовольствия, резко прерывающееся дыхание и слабые стоны, поспешность, с которой ее руки скользили по моему телу и прижимали меня — все эти выражения ее растущего наслаждения распаляли мое возбуждение. Я буквально начал дрожать от удовольствия, и каждый раз эта приятная дрожь, как электрический разряд, передавалась от меня к ней. Она восходила по лестнице наслаждения до высот, на которых захватывает дух, и, несмотря на мощное извержение, которое, казалось, исторгло из меня кровь и костный мозг вместе с семенем, я ни на гран не утратил возбуждения и твердости и вознесся вместе с нею на вершину эротического и эмоционального наслаждения как никогда прежде.
Так же, как бывало с нами и раньше — хотя никогда с такой интенсивностью и силой, — мы страстно занимались любовью, чтобы забыть, перечеркнуть, не поддаться самому факту существования Старухи с косой в черном капюшоне. Мы старались отвергнуть с презрительным смехом реальные опасности, ждущие впереди, и реальные страхи, что были уже с нами. В радостях плоти мы искали утешения, временного мира и силы, которую обретали, соединяясь. А может, мы надеялись к тому же измотать себя настолько, чтобы заснуть без сновидений.
Но сны нам приснились.
Я обнаружил, что снова нахожусь внутри слабо освещенного туннеля, в ужасе убегая от чего-то, что не мог разглядеть. Паника обретала звук в тяжелом, невыразительном эхе моих шагов по каменному полу.
Райа тоже видела сон и с криком проснулась незадолго до рассвета — я к тому времени уже несколько часов не спал. Я обнял ее. Она опять дрожала, но на этот раз не от наслаждения. Она припомнила обрывки кошмара: тусклые, мерцающие янтарным светом лампы, пространства черной как сажа темноты, туннель...
Что-то очень плохое должно было произойти с нами в каком-то туннеле. Когда, где, что и почему — этих вещей мы пока не могли предвидеть.
В четверг я сел за руль, и мы поехали на север, в Пенсильванию. Райа отвечала за радио. Небо опять скрылось за серо-стальными тучами, дочерна обугленными по краям, точно побитые войной врата небесного царства.
Мы свернули с шоссе, соединяющего два штата, на более узкую трассу.
Официально весна должна была наступить всего через несколько дней, но здесь, в северо-восточных горах, природа плевать хотела на календарь. Зима до сих пор безраздельно правила в этих местах и собиралась оставаться на троне до конца месяца, если не дольше.
Земля, покрытая снегом, начала подниматься, сначала плавно, затем все более резко. Снежные берега вдоль дороги штата становились все выше. С каждой милей дорога делалась все более извилистой. Следуя по ее серпантинному пути, я и сам змеей скользил назад по своей памяти к тому дню, когда Студень Джордан, Люк Бендинго и я ехали в Йонтсдаун, чтобы вручить билеты и деньги городским властям, надеясь смазать рельсы перед ярмаркой братьев Сомбра.
Земля таила в себе не меньше дурных предзнаменований, чем прошлым летом. Непостижимо, но несомненно — сами горы казались злом, как будто земля, камень и дерево могли каким-то образом выделять, вынашивать и хранить злобные помыслы и чувства. Потрепанные временем скальные образования, торчащие тут и там из-под одеял снега и почвы, напоминали полустершиеся зубы некоего поднимающегося левиафана, плавающего в глубинах суши, а не моря. В других местах образования вызывали в памяти гребнистые хребты гигантских рептилий. Пасмурный серый свет дня не порождал отчетливых теней, но придавал пепельный оттенок каждому предмету, пока нам не стало казаться, что мы попали в иной мир, в котором не существовало никаких цветов, кроме серого, черного и белого. Высокие вечнозеленые растения торчали, подобно шипам на бронированной рукавице жестокого рыцаря. Голые клены и березы были не очень-то похожи на деревья — скорее на окаменевшие скелеты древней дочеловеческой расы. Бесчисленные дубы, с которых зима сорвала покровы, были искорежены и обросли грибком.