Молчание Тзэма означало, что он ждет продолжения рассказа.
— Ты об этом уже знаешь, — виновато пробормотала Хизи. — Менги верят, что они и их кони происходят от одной и той же богини, Матери-Лошади. Иногда Мать-Лошадь снова рождается в обличье одного из скакунов, обычно кого-то из ее прямых потомков, — который и так является своего рода богом или богиней. Когда такое случается, об этом узнают шаманы, и с этим конем обращаются с особым почтением.
— Такое трудно себе представить, — заметил Тзэм. — Они и так добрее к своим коням, чем господа к слугам во дворце.
— На этой лошади никогда не ездят, кормят ее отборным зерном, а потом убивают.
— Убивают? — проворчал Тзэм. — Не очень-то хорошо так обращаться с богом.
— Они убивают его, чтобы отправить домой, к матери. Менги хорошо обращаются с таким конем, и когда он возвращается домой, он сообщает другим богам, что менги все еще добры к своим братьям и сестрам — лошадям.
— Как это странно, — сказал Тзэм.
— Не более странно, чем отправлять царских отпрысков по Лестнице Тьмы, — возразила Хизи.
— Наверное, нет, — вздохнул Тзэм. — Только ведь что бы менги ни делали, все кончается кровью и убийством. Даже почитание богов.
— Может быть, они понимают, что жизнь — это и есть кровь и убийство.
Тзэм коснулся плеча Хизи своими толстыми пальцами.
— Квэй обычно говорила, что жизнь — это рождения и еда. И еще любовь между мужчиной и женщиной.
— Квэй что-то говорила о плотской любви? — Хизи просто не могла представить себе такого.
Тзэм ухмыльнулся.
— Она, в конце концов, тоже человеческое существо, — напомнил он Хизи.
— Но близость? Когда? С кем?
Тзэм похлопал девочку по плечу.
— Не так уж часто, я думаю, с ее старым другом во дворце. Она бы вышла за него замуж, наверное, если бы ей разрешили.
— За кого?
— О, я не должен тебе этого говорить, — поддразнил Хизи Тзэм.
— Мне кажется, ты должен, — настаивала она.
— Ну, если бы ты была принцессой, а я — твоим рабом, мне пришлось бы выполнить твой приказ. Однако ведь ты настаиваешь на том, что теперь все не так…
— Тзэм! — Хизи вздохнула, открыла глаза и угрожающе посмотрела на великана.
Тот закатил глаза, наклонился к ней и с подчеркнутой таинственностью, словно делясь придворными слухами, прошептал:
— Ты помнишь старого Джела?
Хизи разинула рот.
— Джел? Квэй и Джел? Но он же просто сморщенный старичок! Он же похож на черепаху с длинным тонким носом! Как она могла?..
— Может быть, этот его нос годился на большее, чем ты думаешь, — заметил Тзэм.
— Ох! — вскрикнула Хизи. — Закрой рот! Я больше не желаю слышать такого! Ты все выдумал просто потому, что тут никто не уличит тебя во лжи. Кроме меня! Квэй и Джел, надо же! Квэй и вообще кто-нибудь… Она была слишком старой и слишком почтенной!..
— Ну да, — протянул Тзэм. — А ты помнишь, как однажды, когда Джел принес муку, я отвел тебя в твою комнату и стал громко петь — все одну и ту же песню снова и снова?
— Единственную известную тебе песню! — фыркнула Хизи. — Я просила и просила тебя спеть что-нибудь другое, но не тут-то было! А потом стало даже весело: я пыталась накрыть тебе голову подушкой, а ты все пел и пел… — Хизи запнулась. — Что ты хочешь этим сказать?
— Квэй мне велела петь. Чтобы ты ничего не слышала.
— Неправда! — взвизгнула Хизи, заливаясь смехом. Смехом! Это было ужасно, ужасно даже думать о том, что Квэй и тот старикашка могли заниматься любовью, но Тзэм и Хизи хохотали и хохотали, почему-то история про Квэй и Джела казалась такой забавной… Потом Хизи догадалась, что Тзэм схитрил, чтобы, несмотря ни на что, дать ей хоть мгновение счастья.
— Хорошие были времена, — сказала Хизи, переставая смеяться. — Сколько же мне тогда было?
— Лет семь, я думаю.
— Еще до того, как Дьен исчез.
— Да, принцесса.
— Что же ты тогда пел?
— Не хочешь же ты, чтобы я спел тебе снова! Тзэм вздохнул и расправил плечи.
Погляди-ка получше,
Я — большая обезьяна,
Я живу в древесной куще,
Я — большая обезьяна.
Гулкий голос далеко разнесся в вечернем воздухе, и три дюжины голов повернулись в его сторону. Хотя менги не понимали слов, они заулыбались, а некоторые начали смеяться — фальшивые ноты остаются фальшивыми, на каком языке ни пой.
Хизи лучшая подружка,
Я — большая обезьяна.
[Здесь и далее перевод стихов Наны Эристави.]
Тзэм выкрикивал это до тех пор, пока от смеха у Хизи не полились слезы.
— Хватит, хватит. Нам нужно обдумать серьезные вещи.
— Ты сама сказала, чтобы я спел, — ответил Тзэм.
— Ты так давно мне не пел…
— Ну, ты ведь не просила, и к тому же, став взрослее, начала искать Дьена, так что Квэй и Джел легко могли найти время для удовлетворения своей страсти.
— И все равно я в это не верю!
— Можешь поверить, маленькая принцесса. Я бы такого и представить не мог, не будь это правдой.
— Я думаю, просто у тебя все время только разврат на уме!
— Да, но не с Квэй же!
Хизи этому посмеялась тоже, но ее недолгое счастье все же улетело. Девочку удивило, что она смогла забыть свои горести ради такой ерунды, но Тзэм всегда хорошо умел ее развеселить.
— Ты и есть огромная обезьяна, — сказала она ему, — и я тебя люблю.
Тзэм покраснел, но догадался о том, что настроение Хизи переменилось, и больше не пытался ее смешить.
— Я знаю, принцесса, и спасибо тебе. Здесь особенно приятно иметь рядом кого-то, кто тебя любит.
Хизи снова повернулась к костру. Теперь она чувствовала себя более смелой и отважилась взглянуть в пламя.
— Ты никогда еще не говорил ничего правдивее, — сказала она Тзэму.
Позади них кто-то кашлянул. Хизи обернулась и увидела подошедшего Братца Коня.
— Мне нужно поговорить с тобой, внучка.
— Зови меня Хизи, — нахмурилась она.
— Хизи, — вздохнул Братец Конь.
— Тзэм останется с нами, — сообщила Хизи.
— Хорошо. А старик присядет, если ты не возражаешь.
— Не возражаю.
Братец Конь покачал головой:
— Ты только посмотри! Совсем не нужно разводить такой большой костер. Должно быть, они сожгли все дрова на сотни лиг вокруг.