Он долго брел по лабиринту дренажных труб, стоков, ливневых сливов и наконец добрался до труб, по которым подавалась священная вода Реки, — тех, план которых, как было известно Гхэ, составила в свое время Хизи. Ему самому такая карта не требовалась: он обладал полученным от Реки странным пониманием всего, что течет, к тому же ему помогало собственное умение уличного мальчишки и даже обостренное осязание слепого ребенка, дух которого теперь жил в нем. Представление бога-Реки о том, куда текут его воды, каким-то образом смешивалось с умением мальчика ориентироваться без помощи зрения, и хотя Гхэ не нуждался в дополнительных указаниях, чтобы найти храм, это помогало выбирать кратчайший путь. Но когда он достигнет храма, Река окажется там слепа, разве не так? Гхэ подумал о том, много ли дарованной богом-Рекой силы сохранится у него в темных тайниках под струями огромного фонтана, изливающегося на алебастровые ступени. Может быть, его голова снова упадет с плеч, как у марионетки, когда нити, управляющие ее движениями, перерезаны?

Гхэ не думал, что так случится, да это и не имело значения. Был лишь один путь, чтобы послужить Реке, и к тому же этот путь вел в конце концов к Хизи. Ведь он, Гхэ, не какая-то марионетка, не безмозглое существо на поводке.

Так он думал, когда способность видеть в темноте исчезла; Гхэ оказался в подвалах Большого Храма Воды, и сомнения навалились на него с новой силой.

XIV ПРОВОДЫ БОГА-КОНЯ

Хизи осталась сидеть на ступеньке, разглядывая барабан, а Братец Конь, обнадеживающе похлопав ее по плечу, отправился по своим делам. Солнце зашло, купол неба усеяли звезды; лишь кое-где их заслоняли бархатные синие облачка, но и они вскоре растаяли. Менги продолжали песнопения, и сам воздух, казалось, начал дрожать от чьего-то тайного присутствия.

Тзэм скрылся в екте, относя туда ведро с водой, а вернувшись, сказал встревоженно:

— С ним что-то странное творится.

Хизи со страхом заглянула в шатер, неохотно поднялась и вошла внутрь.

Нгангата смотрел на Перкара, обеспокоенно нахмурившись. Его лоб — то немногое, что можно было так назвать, — прорезали морщины, похожие на гусениц, а брови — гусеницы мохнатые — сошлись к переносице.

Перкар застонал и начал метаться. Из его открытого рта вырвались какие-то звуки, которых Хизи не поняла. Нгангата, однако, кивнул и ответил по-менгски:

— Она здесь. — Потом заговорил на каком-то другом языке и поманил Хизи.

К ее ужасу, глаза Перкара открылись; они были странного синеватого цвета, как у несколько дней пролежавшей на берегу рыбы.

— Хизи, — еле слышно пробормотал он.

— Я здесь, — ответила она. Хизи хотела было взять Перкара за руку, но одна мысль об этом заставила ее задрожать: она ведь видела, что за тварь сидит у него на груди и чего она коснется, если коснется Перкара.

— Ты должна… шикена кадакатита… — Он выдохнул еще какие-то слова, которых она не поняла; казалось, дарованное ему Рекой знание нолийского языка изменило Перкару. Хизи взглянула на Нгангату.

— Ты должна отправиться к горе, — неохотно перевел тот.

— Балатата, — снова выдохнул Перкар.

— Да, я знаю, — заверил его Нгангата.

— Что? Что он имеет в виду?

— Он, должно быть, бредит.

— Объясни мне, что он говорит, — настаивала Хизи; потом она обратилась по-нолийски к самому Перкару: — Перкар! Говори!

Глаза юноши открылись шире, но голос звучал совсем слабо:

— Он тебя ищет, — донесся еле слышный шепот. — Бог-Река ищет тебя. Ты должна отправиться к горе Шеленг. Найди знаки… — Его губы продолжали шевелиться, но больше не издали ни звука.

— Телом он кажется немного сильнее, — через несколько секунд сказал Нгангата. — Но он должен бы уже совсем поправиться. Что тебе сказал Братец Конь?

— Что Перкара околдовали.

— Это все, что он тебе сказал?

— Не все, — призналась Хизи, — но остальное я должна обдумать.

— Думай скорее, — сказал полукровка, — если есть что-то, что ты можешь сделать.

Из-за спины Хизи Тзэм прорычал:

— Поберегись, тварь. — Слова менгского языка падали с его языка тяжело, словно камни.

Нгангата нахмурился, но ничего не ответил; не отвел он и глаз от лица Хизи.

— Я буду думать быстро, — пообещала она и вышла из шатра.

Тзэм последовал за ней, бросив на полуальву тяжелый взгляд.

— Спасибо тебе, Тзэм, — сказала Хизи, когда они оказались снаружи, — но Нгангата прав. Я не могу позволить Перкару умереть.

— Можешь. Возможно, его смерть избавит нас от многих неприятностей.

— Нет, Тзэм, ты же знаешь, что это не так. — Великан что-то неразборчиво проворчал и пожал плечами. — Нгангата очень похож на тебя.

— Его мать великанша? Не думаю.

— Ты же понимаешь, что я имею в виду.

Тзэм печально кивнул:

— Да, принцесса, я понимаю. Ты хочешь сказать, что мы одинаковы в том, чем не являемся, а не в том, кто мы есть.

— Ох… — Хизи смотрела на вещи совсем с другой стороны, но Тзэм в точности выразил ее мысль. Каждый из них наполовину человек и наполовину… кто-то еще. Они не были в полном смысле слова людьми.

— Тзэм, я… — Но ничто, что она могла бы сказать сейчас, не прозвучало бы правильно. Хизи огорченно развела руками. — Оставь меня ненадолго одну, — наконец сказала она Тзэму.

— Принцесса, это было бы неразумно.

— Оставайся рядом с дверью. Если что-нибудь случится, я закричу.

На секунду у нее мелькнула мысль, что он не подчинится, но Тзэм вошел в шатер, и его огромная рука опустила полотнище, закрывающее вход.

Оставшись в одиночестве на ступеньке, Хизи еще раз посмотрела на барабан.

Он казался живым; у костра, где менги совершали свой обряд, гремели большие барабаны, и маленький барабанчик вздрагивал в унисон своим братьям.

Хизи думала о Перкаре, о тех поездках верхом, что они совершали вместе, о том, как начинали блестеть его глаза, когда речь заходила о его родных землях. Она вспомнила ту внезапную близость к нему, которую ощутила всего несколько дней назад, когда он показывал ей стадо дикого скота. Как может она позволить какой-то черной твари съесть все это, раз у нее есть средство помочь? Перкар говорил, что он совершил тяжкие преступления, — и Хизи ему верила. Но она тоже делала ужасные вещи. И теплое чувство к Перкару жило в ней, Хизи теперь понимала это, потому что оно отозвалось раскаленной болью, когда Перкар решил покинуть ее, чтобы отправиться к богине потока, и боль с тех пор лежала тяжелым грузом у нее на сердце. Хизи отрицала, что ее чувство — любовь; по крайней мере совсем не такая любовь, которая заставляет мечтать выйти за человека замуж, — но что-то хрупкое жило в ней, существовало только потому, что в ее жизни был Перкар. И когда это «что-то» не превращалось в раскаленную или ледяную боль, оно было теплым и приятным. Не доставляющим удобство, а чем-то похожим на щекочущее предчувствие смеха или радостных слез.