– Да нет же, правду выслушай.
– Правду, – она расхохоталась, – с каких это пор ты стал дружить с правдой?
Он схватил ее повыше локтя и развернул к себе.
– С этих самых.
– Пусти!
– Сначала выслушай.
– С какой стати я должна тебе верить?
– Ну хорошо, да, так и есть! Я знал про Фрайера Така, про вознаграждение и что…
– И что они охотились за моим отцом.
– Да.
– Так почему же ты мне ничего не сказал?
– Я сказал бы в итоге, я собирался сказать.
– Все было подстроено с самого начала, так ведь? С моей помощью собирались вычислить отца.
– Была такая мысль, сначала была.
– Да, низко ты пал, Гай, просто-таки на дне уже сидишь. Что, неужели так сильно денежки любишь?
– Я не из-за денег это делаю. У меня не было выбора, они приперли меня к стене.
– Кто это?
– «Эриал груп». Я говорил тебе, как они пришли две недели назад в мой кабинет, они знали, что я собирался лететь во Вьетнам. Что я не сказал тебе, так это почему на самом деле им нужно было, чтобы я работал на них. Им не нужны были никакие пропавшие без вести, они искали военного приступника.
– Фрайера Така.
Он кивнул.
– Я сказал им, что эта работа не для меня, тогда они предложили деньги, и немалые. Я по-прежнему колебался, и тогда они сделали предложение, от которого я не мог отказаться.
– Ах вот как, – сказала она с отвращением.
– Да не за деньги же, – протестовал он.
– А за что же тогда?
Он запустил руки в волосы и устало выдохнул:
– За молчание.
Она озадаченно сдвинула брови. Он не произнес ни слова, но она видела, как в его глазах маячила черная затаенная ярость.
– И все? – наконец прошептала она. – Шантаж, значит. И что же у них на тебя есть, Гай, что ты скрываешь?
– Это так просто не… – он сглотнул, – так просто не скажешь.
– Ах вон оно что, тут пахнет чем-то совсем нехорошим. Хотя чего еще можно ожидать, не правда ли? И все-таки это не оправдывает твоего поступка.
Она повернулась и зашагала прочь. Дорога дрожала в предполуденной жаре. Гай не отставал от нее ни на шаг, как приблудная собака, которая боится снова остаться одна. И он был в этом не одинок. Зашлепали босые ноги, возвестившие о возвращении Оливера, который, семеня рядом с ней, зачирикал старую песню:
– Желаете на коляске? Такой жаркий день! За тысячу донгов прикачу вам коляску!
Она услышала шуршание колес, сипение задохнувшегося водителя. Теперь за ней тянулись еще и дяди Оливера.
– Уходите, мне не нужна коляска.
– Солнце сегодня очень жаркий, очень сильный. Вам можно в обморок упасть. Я однажды видеть, как русская женщина упал в обморок.
Оливер с досадой покачал головой:
– Очень неприятно было смотрелось.
– Прочь пошли!
Тогда, ничуть не смутившись, Оливер обернулся к Гаю:
– А ты как, папочка?
Гай всунул в его грязную руку несколько купюр:
– Вот тебе тысяча. Теперь исчезни.
Оливер испарился. Но от Гая отделаться, к сожалению, было не так просто.
Он дошел с Вилли до рыночной площади, где на прилавках возвышались горы манго и дынь, они миновали лавки со свежим мясом, на которое слетались мухи.
– Я собирался тебе сказать про отца, просто не был уверен, как ты воспримешь это, – сказал Гай.
– Правду бы я услышать не побоялась.
– Побоялась бы, еще как! Ты его вовсю защищаешь, поэтому и не замечаешь прямых улик.
– Он не был предателем!
– Ты по-прежнему любишь отца, вот в чем дело…
Она резко развернулась и пошла прочь. Но Гай не отставал ни на шаг.
– В чем дело? – спросил он. – Я задел тебя за живое?
– С какой стати я должна беспокоиться о нем? Он бросил нас!
– А ты всю жизнь винишь себя.
– Себя? – Она остановилась. – Виню себя?
– Вот именно. Где-то глубоко в твоей девичьей душе запрятано чувство вины из-за его ухода. Допускаю, что вы как-то раз поругались, как ругаются отцы и дети во всем мире, ты сказала какую-нибудь резкость и пожалела об этом, но исправить ошибку не успела – он взял да ушел из дома. А потом разбился его самолет. Вот ты до сих пор, спустя двадцать лет, и стараешься загладить вину перед ним.
– Я смотрю, ты возомнил себя психиатром-самоучкой, даже лицензия не нужна.
– А мне не надо сильно морщить ум, чтобы понять, что происходит в детской голове. Мне самому было четырнадцать лет, когда мой отец ушел из дома, но я, как и ты, по-прежнему чувствую себя брошенным. А теперь за собственное чадо сердце болит, на душе кошки скребут.
Она уставилась на него изумленными глазами:
– У тебя есть ребенок?
– Если так можно сказать. – Он опустил глаза. – Его мать и я… мы не были женаты. Тут особо нечем гордиться.
– А-а.
– Ну да…
«Ты их бросил, – подумала она. – Тебя бросил твой отец, а ты бросил сына. Мир не меняется».
– Предателем он не был, – вновь повторила она, возвращаясь к их разговору, – пусть в нем не было чувства ответственности, заботы, чуткости, но пойти против своей страны он не смог бы.
– Да, но он находится в списке подозреваемых. Если Фрайер Так – это и не он, то каким-то боком он все же с ним связан. И связи этой стоит опасаться. Не зря тебя все время пытаются остановить, а ты постоянно упираешься рогом в стену, каждый твой шаг под наблюдением.
– Как? – Она инстиктивно обернулась и стала подозрительно разглядывать толпу.
– Да не светись же ты. – Гай взял ее повыше локтя и подвел к окну аптеки. – Смотри на «два часа», видишь человека? – пробормотал он, указывая головой на отражение в стекле. – Синяя рубашка, черные брюки.
– Ты уверен?
– На все сто. Только вот не знаю, на кого он работает.
– Похож на вьетнамца…
– А работать может на русских, скажем. Или на китайцев. И у тех и у других здесь имеется свой интерес.
Хотя она внимательно следила за отражением, человек как-то умудрился раствориться в толпе. Она знала, что он все еще где-то рядом, затылком чувствовала его взгляд.
– Что мне делать, Гай, – прошептала она, – как мне от него избавиться?
– Никак. Просто помни всегда, что он где-то рядом, помни, что за тобой вообще постоянно наблюдают. Мало того, похоже, за нами следит целая армия, черт бы их побрал.