— Плести — это долго. Мне такое не подходит… — Соня прошлась по краю норы, носком сапожка столкнула вниз снег. — А можно зачерпнуть энергии? Ну, воду же черпают ладонями или ковшом…
— Тьфу ты! — окончательно разозлилась мистресса. — Я ей дело толкую, а она все на своем стоит. Пойми, дурочка! То, о чем ты говоришь, доступно лишь самым сильным чаровникам, тем, кто потратил столетия на изучение Темного мира. В последний раз спрашиваю: ты едешь? Ну?
Соня усмехнулась, прижала к себе шипуляка и легко спрыгнула вниз. Из норы донесся ее спокойный голос:
— Спускайтесь. Тут не высоко. Нам надо торопиться…
На новогодние праздники Канаев никуда из Москвы не поехал, чему немало удивились не только его домашние и коллеги, но и сам Леонид Дмитриевич. В прежние годы он охотно, легко, точно молодой, собирал компанию «приятных людей», по большей части из актеров, писателей и прочих деятелей искусства, с которыми покровительственно дружил «для души», и отправлялся с ними то охотиться на оленей карибу в Канаду, то ловить палтуса в Норвегию, а то и на сафари в Нгоро-Нгоро. Впрочем, бывало, что «приятные люди» не покидали границ отечества, осваивая Байкал, ленские столбы, Тиманский кряж или Хибины. Единственным местом, куда никогда не ездил Канаев, была когда-то родная Колыма, его личный Клондайк, на котором он оставил по себе долгую и недобрую память.
В нынешнем году Леонида Дмитриевича охватили неприятные, хотя и смутные предчувствия. Из головы никак не шел проклятый немец, крепко подцепивший его на крючок. И дело тут было вовсе не в том, что отец служил в СС. Осторожно, через третьих лиц наведя справки, Канаев выяснил, что он не участвовал в жутких медицинских программах нацистов, а стало быть, даже если информация о прошлом отца и будет обнародована, это ничем не угрожало Леониду Дмитриевичу. Ну погалдят журналисты, ну Израиль откажет во въезде, правозащитники в Европе поднимут бучу — это все пустяки. Груженный золотом осел брал крепости и покруче. В конце концов, у многих российских олигархов в шкафах и не такие скелеты хранятся.
Рог Одина. Эксперимент отца. Древняя кровь. Сила. Магия. Бессмертие. Вот эти вещи заботили Канаева куда сильнее возможного разоблачения. От открывающихся перспектив кружилась голова. Он стал плохо спать, забросил дела, переложив их на помощников. Единственное, чем теперь занимался Леонид Дмитриевич, — это сотрудничество «Кошкиного дома» с «Шварцен Форричтанг». Холдинг заключил договор с компанией Убеля. Для прикрытия из Германии пришло две партии офисной оргтехники, затем настала очередь GPS-навигаторов. Схему, по которой приборы должны были прибыть в Россию, разрабатывал лично Канаев. Он же, наплевав на все, сам встречался с давно прикормленным таможенником Зиминым, нагловатым, нахрапистым человечком, которому в былые годы не доверил бы и бригадирство в какой-нибудь дальней старательской артели.
Убель больше не появлялся, звонил редко, но всегда неожиданно. Один такой звонок сильно встревожил Леонида Димитриевича. Немец связался с ним во время заседания Совета Федерации и потребовал немедленно, сию же секунду вывезти всю партию навигаторов, к тому моменту уже хранящихся в арендованном «Шварцен Форричтанг» у «Кошкиного дома» складе, в коттеджный поселок неподалеку от Зареченска.
— Для вас это вопрос жизни и смерти! Работайте, а я прикрою. — Голос Убеля бился в телефонной трубке, как жужелица в спичечном коробке.
Пришлось Канаеву под взглядами сенаторов покинуть заседание и прямо из коридора отдавать необходимые распоряжения. К вечеру он узнал, с чем была связана такая спешность. Узнал — и впервые ощутил под сердцем знобкий холодок. А когда пришло известие, что накануне при неясных обстоятельствах убили Зимина, человека, который мог пролить свет на сделку с навигаторами, Канаев понял — все, обратной дороги нет. Теперь чем скорее они с Убелем доберутся до Рога Одина, чем скорее он пройдет инициацию, чем скорее обретет магическую силу — тем надежнее сумеет укрыться от возможных и уже отнюдь не мифических преследователей.
Просчитывая различные варианты, Леонид Дмитриевич озаботился пропавшим у Зимина навигатором — это была улика, кончик нити, дернув за который при должной сноровке можно было раскрутить весь клубок. Он так и сказал об этом Убелю во время очередного созвона.
— Не волнуйтесь, — засмеялся немец. — Прибор и его начинка уже вернулись.
— Но как?
— Это была изящная комбинация. — В голосе Убеля прозвучала гордость.
В канун Нового года Леонид Дмитриевич уехал в поселок «Кошкин дом». Праздники, поздравления, отдых в компании «приятных людей» — все это отныне откладывалось на неопределенный срок, а может быть, и навсегда. Коттеджный поселок из восемнадцати домов пустовал, и Канаев, прогуливаясь по расчищенным от снега дорожкам слушал вороний грай над лесом, то и дело поглядывая в сторону архивного комплекса. Зов Рога Одина он теперь ощущал постоянно и мучился этим ощущением — как алкоголик мучается от неизбежности выпивки, как наркоман страдает от своей зависимости, как отвергнутый влюбленный изнывает, не имея возможности изменить ситуацию.
Канаев тоже ничего не мог ни ускорить, ни поменять в планах немца. В спешке вывезенные со склада навигаторы хранились в подвальчике под одним из коттеджей, черноликий старик, джинн из страшной сказки, неотлучно находился при них, готовый начать действовать, но приказа от Убеля все не было.
Третьего января, злой и раздраженный, Канаев уехал обратно в Москву, где заперся в своем кабинете, распорядившись никого с ним не соединять. Встревоженной поведением мужа супруге он нахамил, референта попросту послал по известному адресу. Однако, вопреки опасениям домашних, Леонид Дмитриевич не запил. Он листал альбомы с фотографиями, смотрел видеозаписи, перечитывал письма от матери — и ждал. Страха не было. Себе самому Канаев казался старым, матерым тигром, залегшим в засаду. Добыча бродила где-то рядом, а значит, в свой черед он дождется вожделенного мига, когда она подойдет достаточно близко, чтобы оказаться в его когтях…
Шли третьи сутки, как Тамара жила в штабе поисково-следственной группы. Впрочем, «жила» — не совсем верное слово. Она — работала, координируя деятельность трех с лишним десятков человек в окрестностях Зареченска, делая лишь короткие перерывы на еду и сон. Время от времени «с полей» приезжали грязные, уставшие оперативники, и она поила их кофе, фиксировала данные, принимала файлы записей, меняла аккумуляторы и батареи в приборах. Потом люди уходили, и снова начиналась бесконечная вахта у мониторов и коммуникаторов.
Каждые полчаса с поста наблюдения, расположенного неподалеку от архивного комплекса, в автомастерской на Калужском шоссе, Логунов докладывал обстановку. Все было спокойно, биоэнергетическая активность не превышала фоновые значения.
С Тамарой в штабе работал один из технарей, Николай Довбунь, медлительный мужчина средних лет. У него было плохое зрение, но он стеснялся носить очки и мучился с контактными линзами, вызывающими сильную аллергию. Из-за вечно красных глаз Довбуня в группе прозвали «кролем», однако специалистом он был хорошим, и Тамара относилась к нему с уважением и сдержанной жалостью.