Впрочем, слов еще хватало, чтобы сказать про другое. Когда раньше, дома, на Земле, Шебше-Эдей садился вот так на бугор в степи, зажимая в кулаках пучки травы, он знал, что держит землю за шерсть и таким образом держится на ее плоской необъятной спине. Он чувствовал, как земля дышит, как бьется где-то глубоко под ним ее огромное горячее сердце. И в такие мгновения Шебше-Эдей становился частью земли, как были ее частью муравьи и ящерицы, сурки и лисы, дзейрены и овцы.
Теперь, сидя на чужой земле, старик понимал только одно – он похож на муху, на докучливого овода, который уселся на лошадиный круп. Что будет через мгновение? Лошадь фыркнет, по ее атласной коже пробежит дрожь, и длинный хвост хлестнет по крылатому созданию, которое погибнет, даже не успев испугаться.
Гладкая, как шелковый платок, степь неожиданно потемнела – с востока по ней быстро, «на махах», шел отряд всадников, человек сорок, не меньше. С тех пор как монголы откочевали с побережья сюда, к горам, еще никто не тревожил покой маленького кочевья. Шебше-Эдей уводил свою семью тайно, ночью – он беспокоился за овец. Соседи, горбоносые темнолицые бедуины, кочевавшие в трех дневных переходах от бухты, на берегах которой в ту пору стояла юрта монголов, зарились на овец. И когда перехожий человек принес дурную весть – якобы десяток мужчин на прыгунах идут к юрте, чтобы угнать овец, старик решил уходить.
Переход был трудным – не хватало воды, овцы и прыгуны отказывались есть незнакомую траву, а в довершение всех бед заболел младший правнук, Сохон Оол. Но в итоге боги оказались милостивы к Шебше-Эдею – долгий путь закончился, мальчик выздоровел, скот отъелся на склонах холмов, и жизнь вошла в привычную колею. Старик ждал удобного случая, чтобы послать весточку внуку Цендоржу, и вот, кажется, такой случай представился.
Всадники приближались. В груди старого монгола шевельнулась тревога – уже очень не похожи были погоняющие прыгунов люди на торговцев или пастухов. Те передвигаются по степи неспешно, берегут силы – и свои, и животных. Эти же, подняв ушастых скакунов на задние лапы, нахлестывали их так, словно за ними гнались злые духи.
Старик крепко зажмурил глаза – ему вдруг захотелось, чтобы незваные гости не заметили юрты, чтобы их судьба не коснулась судьбы семьи Шебше-Эдея. Он представил, как всадники вихрем мчатся мимо долинки и уносятся на крепких ногах своих скакунов прочь.
– Прочь, прочь! – прохрипел Шебше-Эдей и открыл глаза. Отряд уже въехал в прогал между холмами и теперь приближался к кочевью. Монгол поднялся на ноги и засеменил вниз по склону, туда, где в надежно укрытой от дыхания гор долинке стояла его юрта, а в ней мирно спали правнуки…
* * *
Цендорж теперь все время бежал впереди и криками подгонял Лускуса и Елисеева. Прошел час или даже больше. Стало ощутимо теплее, и пришлось снять меховые куртки. Зона вечных снегов осталась далеко позади, а между скалами призывно зеленело степное море. Клим прикинул расстояние – до юрты им оставалось не больше трех километров.
Отряд всадников, гнавших прыгунов наметом, они заметили, когда те уже въехали в долину.
– Кто бы это мог быть? – пробормотал Лускус, но вопрос повис в воздухе – ответа на него у Клима не было. Цендорж убежал далеко вперед. Он сбросил теплую одежду и рюкзак, оставив при себе только пулевую винтовку и пару ручных гранат в заплечной сумке. Елисееву подумалось, что он так спешит не только из-за встречи с земляками. Неизвестный отряд мог угрожать кочевью, и Цендорж почувствовал это. Лускус, видимо, был солидарен с монголом. Он тоже перешел на бег, освободившись от поклажи. Клим выругался и снял винтовку с предохранителя. «Кажется, – сказал он себе, – дело пахнет стрельбой».
Всадники добрались до жилища и спешились. Из юрты им навстречу вышла женщина, а следом за ней – несколько ребятишек, мал мала меньше. Елисеев отчетливо видел их, черноголовых, жмущихся к матери. Детей напугали незнакомые люди, которые по-хозяйски принялись ворошить вывешенные на просушку шкуры, заглядывать в узлы и тюки под навесом. Еще Клим заметил старика – согнутого возрастом, опирающегося на палку старого монгола в синем халате, ковыляющего к юрте по склону холма.
И тут в загоне за юртой отчаянно заблеяла овца. Такой полный ужаса, пронзительный крик животное может издать только перед смертью. Крик заметался по долине, отражаясь от травяных склонов, и его тут же подхватили другие овцы и прыгуны.
– Не надо! – заорал Клим, увидев, как хохочущие находчики волокут за задние ноги тушу убитой овцы. Женщина бросилась на них с кулаками, но получила удар в живот и упала. Один из всадников несколько раз ударил ее ногой, потом воровато оглянулся и сорвал с шеи то ли бусы, то ли ожерелье. Плачущие дети бросились в юрту. Следом за ними вошли несколько человек.
Цендорж и Лускус ничего этого не видели. Они спустились к подножию горы, и юрту от них скрыл небольшой холм. Одноглазый на бегу повернул красное, злое лицо, махнул рукой – мол, давай быстрее. Клим, скрипя зубами, вскинул винтовку к плечу, прицелился и тут же опустил оружие – слишком далеко, не попасть…
Перед глазами Елисеева, то ли от жары, то ли от усталости, заплясали красные точки. Он увидел, как старик что-то гневно кричит, размахивая суковатой палкой, и падает в высокую траву с арбалетным болтом в груди. Как зарезанных овец привязывают к седлам. Как, коротко блеснув на солнце, звенч одного из всадников косо падает на ползущую к юрте женщину и та, сжавшись, замирает. Как от юрты начинает валить дым, и из нее выбегают люди, несущие одеяла и какие-то мешки.
«Дети! Где же дети?» – полыхнуло в голове. Детей не было видно. Юрта уже горела вся. Всадники запрыгивали на своих скакунов. Человек в черной долгополой куртке повелительным жестом указал на горы, повел рукой вдоль них на запад. «Уходят», – понял Клим, сменил направление и огромными прыжками помчался наперерез.
Но его опередил Цендорж, выскочивший на вершину холма. Монгол не тратил зря время и сразу открыл огонь по плотной массе всадников. Несколько секунд спустя к нему присоединился и Лускус. Пулевые винтовки загрохотали, и эхо от выстрелов запрыгало по долине.
Отряд противника тут же разделился. Три десятка всадников погнали прыгунов прямо на выстрелы, стремясь как можно скорее добраться до засевших на холме стрелков. Семь человек во главе с вожаком рванулись к горному склону, намереваясь прорваться и уйти вдоль хребта.
«Эти – мои», – подумал Клим, задыхаясь. Он рассчитал все верно – когда прыгуны находчиков обогнут холм и окажутся в ложбине, он будет в ста метрах выше по склону. С такой дистанции пулевая винтовка бьет наверняка. Только бы Цендорж и Лускус продержались, только бы устояли! Перебив группу прорыва, он придет им на помощь…
Но бой с самого начала пошел по другому сценарию. Атакующие холм всадники не стали зря подставлять себя под пули. Рассыпавшись, они нахлестывали прыгунов, окружая вершину. Стало ясно, что это не просто степные бандиты из бывших фермеров, а умелые и опытные бойцы, которые будут сражаться насмерть.
Клим добежал до округлого серого камня, вросшего в склон, привалился к его горячей бочине и закашлялся. Надо было успокоиться и восстановить дыхание, но мысль о том, что сейчас на холме, под ливнем арбалетных болтов гибнут друзья, ярила Клима и не давала сосредоточиться.