Гелдерфилд стоял передо мной в позе наставника, читающего лекцию ученикам. Он уперся в меня строгим взглядом, как бы напоминая об ответственности, которая ложится на меня за те самые вопросы.
— Понимаете, куда я клоню? То, что миссис Деварест уполномочила меня сотрудничать с вами, позволяет мне донести до вас факты, касающиеся состояния ее здоровья.
Я понял, что от меня требуется. Я задал вопрос, который должен был задать:
— Так ли уж необходимы миссис Деварест инвалидное кресло и постельный режим?
— Они действительно необходимы, чтобы уменьшить нагрузку на нервы и сердце и заставить Колетту значительно больше внимания уделять своему здоровью. По некоторым причинам сейчас это очень важно.
Слова «по некоторым причинам» были произнесены с особой интонацией.
— Она, очевидно, подозревала, и не без оснований, что ее секретарь Нолли Старр флиртует с доктором Деварестом. Не могло ли это стать поводом для жгучей ненависти вашей пациентки к мисс Нолли Старр? Учитывая к тому же нервное состояние миссис Деварест?
Глаза Гелдерфилда блеснули.
— Вы задаете вопросы, которые я сам себе задавал.
Выскажу то, что представляется мне существенным: Колетта ненавидела мисс Старр и вынашивала планы мести.
Из-за чего здоровье ее резко ухудшилось. Я делал все, что в моих силах, пытаясь убедить Колетту больше заниматься собой, не обращать внимания на эту девицу.
— Спасибо. Честное признание облегчает душу, — сказал я. — Отношу эти слова и к вам, и к себе. Мне известно, что вы на особом положении в доме Деварестов. Поэтому я решился открыть кое-что вам, прежде чем своей клиентке.
— Что случилось? Что-нибудь непредвиденное?
— Да. Я ходил домой к Нолли Старр, проник к ней в квартиру.
— Зачем?
— Хотел посмотреть… Но сначала надо вернуться назад. Я немного прижал шофера Деварестов, Руфуса Бейли, и узнал, что он сидел в тюрьме.
— Мне теперь ясно, — перебил Гелдерфилд, — почему полиция не поверила заявлению Бейли. Мне оно показалось абсолютно лишенным здравого смысла.
— Я заплатил ему, чтобы он достал драгоценности.
— А он мог их достать?
— У меня были основания считать, что — мог.
— И он сделал это?
— Да.
— Где же драгоценности теперь?
— У меня.
— И вы не сказали об этом миссис Деварест?
— Нет.
— А мисс Старр… — Гелдерфилд запнулся, потом все-таки спросил: — Как-то связана с пропажей этих камней?
— Связана.
— Этого я и боялся! — взволнованно воскликнул Гелдерфилд. — И миссис Деварест еще ничего не знает?
— Нет.
— Вы не посвящали ее в свои размышления, где могут находиться драгоценности, кто их взял и какое отношение имеет мисс Старр к их исчезновению?
— Нет.
— Вы поступили правильно. Нам придется изобрести какой-нибудь способ, чтобы тактично посвятить ее во все эти дела. Она еще очень возбуждена.
— Возможно, она уже знает или догадывается кое о чем.
— Не думаю. Колетта поделилась бы со мной своими догадками.
— А если ей не хотелось делиться своими догадками с кем бы то ни было?
Гелдерфилд опять помолчал, прежде чем продолжить наш диалог.
— Что ж, такую возможность полностью исключить нельзя.
— Ладно. Тогда я перехожу к своей исповеди.
— Исповедуйтесь, но в чем?
— Как я уже сказал, я вошел в квартиру мисс Старр.
Воспользовался отмычкой. Было утро, и я рассчитывал, что дома никого нет. Однако кое-кто там был.
— Кто?
— Нолли Старр.
— Как она отнеслась к вашему вторжению?
— Никак. Она была мертва.
— Мертва?!
— Да.
— Когда она умерла?
— Незадолго до того, как я появился в квартире. Ее задушили. Розовым шнурком от корсета, дважды обмотав его вокруг шеи Нолли. Шнурок крутили ручкой от картофелемялки. Не знаю, что покажет вскрытие, но не удивлюсь, если обнаружится, что ее сначала ударили картофелемялкой, оглушили, а потом задушили.
Гелдерфилд смотрел на меня с недоверием. Губы его дрожали. Он был поражен услышанным и, наверное, сгорал от желания узнать дальнейшие подробности. Чувствовалось, что это мужчина сильной воли и мощного темперамента.
Я продолжал размеренно и спокойно:
— Когда я пришел, труп был еще теплым. Я размотал шнурок, убедился в том, что пульс не прощупывается, вызвал «скорую». Больше я ничего не мог сделать.
Но меня увидела уборщица, когда я уходил из квартиры. Основываясь на ее показаниях и еще на кое-каких деталях, полиция сделала соответствующие выводы. Теперь полиция преследует меня.
— Боже мой! Кто усомнится в вашей невиновности — воскликнул Гелдерфилд. — Убийцы не помогают жертвам, не звонят реаниматорам…
— Как знать? — возразил я. — Если уверены, что жертва мертва, они могут все это проделать, чтобы отвести от себя подозрения. Именно так рассуждала полиция, увидев в моих действиях хитрую уловку…
Я умолк. Гелдерфилд не пошевелился.
— Чем все это кончится, трудно предугадать, — произнес я после паузы. — Но сейчас я не могу допустить, чтобы меня взяла полиция. Я близок к тому, чтоб завершить дело. Ближайшие двадцать четыре часа покажут — прав я или нет. Провести их в тюремной камере было бы безрассудством… Вы могли бы мне помочь?
— Каким образом?
— Я обращаюсь к вам как к специалисту. У меня нервное перевозбуждение, болит сердце, скачет давление. Дайте мне что-нибудь успокаивающее и положите в больницу, где меня никто не потревожит. Через сутки я буду в порядке и встречусь с полицией. Пусть допрашивает меня, сколько ей вздумается…
Он затряс головой.
— Ничего подобного я не сделаю. Из соображений профессиональной этики.
— При чем тут профессиональная этика? Вы меня даже не осмотрели.
— Я не вижу у вас симптомов тех недомоганий, на которые вы сослались. Допустим, я дал бы вам успокаивающее, сделал инъекцию. После нее вы заснете, проспите не менее суток и, значит, ни на что не будете годны. Произойдет как раз то, чего вы опасаетесь, — вас выведут из игры, вернее, вы сами выведете себя из нее.