— Побочный сын русского императора. А чтобы сделать его достойным такого брака, его пожалуют во владетельные князья. А может быть... просто-напросто граф Талер, хоть он и похож на наряжённого крестьянина?..
В дверях стало просторней, и Жюльен мог войти.
«Уж если она этим манекенам кажется такой замечательной, стоит рассмотреть её хорошенько, — подумал он. — По крайней мере буду хоть знать, в чём заключается совершенство, по мнению этих людей».
Он стал искать её глазами, и в эту минуту Матильда взглянула на него. «Мои обязанности призывают меня», — сказал себе Жюльен; но хоть он и выразился так, он не почувствовал никакой досады. Любопытство заставляло его двигаться вперёд не без чувства удовольствия, а сильно обнажённые плечи Матильды мгновенно увеличили это удовольствие, что, признаться, было отнюдь не лестно для его самолюбия. «Её красота, — подумал он, — это красота юности». Пятеро или шестеро молодых людей, среди которых Жюльен узнал и тех, что беседовали между собою в дверях, находились между ним и ею.
— Вы, сударь, были здесь всю зиму, — сказала она ему. — Не правда ли, это самый прелестный бал за весь сезон?
Он ничего не ответил.
— Эта кадриль Кулона {146} , по-моему, просто восхитительна, и наши дамы танцуют её бесподобно.
Молодые люди обернулись, чтобы увидеть счастливца, от которого так настойчиво добивались ответа. Но ответ не заключал в себе никакого поощрения.
— Вряд ли я могу быть хорошим судьёй, мадемуазель. Моя жизнь проходит за письменным столом. Я в первый раз присутствую на таком блестящем бале.
Молодые люди с усиками были явно скандализованы.
— Вы мудрец, господин Сорель, — последовало в ответ заметно оживившимся тоном. — Вы глядите на все эти балы, на все эти праздники, как философ, как Жан-Жак Руссо. Эти безумства вас удивляют, но ничуть не пленяют.
Одно словечко в этой фразе внезапно потушило воображение Жюльена и сразу изгнало из его сердца всякое самообольщение. Губы его сложились в презрительную усмешку; быть может, это получилось несколько чересчур подчёркнуто.
— Жан-Жак Руссо, — отвечал он, — на мой взгляд, просто глупец, когда он берётся судить о высшем свете. Он не понимал его и стремился к нему душой лакея-выскочки.
— Он написал «Общественный договор», — сказала Матильда с благоговением.
— Проповедуя республику и ниспровергая троны монархов, этот выскочка пьянел от счастья, когда какой-нибудь герцог изменял своей обычной послеобеденной прогулке, чтобы проводить кого-либо из его друзей.
— Ах да! Это герцог Люксембургский в Монморанси пошёл проводить некоего господина Куэнде, когда тот возвращался в Париж... — подхватила м-ль де Ла-Моль, с живостью, от души предаваясь новообретённому счастью учёности.
Она была в восторге от своих знаний, как тот академик, который открыл существование царя Феретрия {147} . Взор Жюльена по-прежнему был пронизывающим и суровым. Матильду охватил порыв истинного воодушевления, и холодность её собеседника совершенно ошеломила её. Она была тем более изумлена, что до сих пор обычно сама производила такое впечатление на людей.
В это самое время маркиз де Круазнуа поспешно пробирался к м-ль де Ла-Моль через густую толпу. Он уже был в трёх шагах от неё, но никак не мог подойти ближе. Он смотрел на неё, посмеиваясь над тем, что попал в такой затор. Рядом с ним стояла юная маркиза де Рувре, кузина Матильды. Она опиралась на руку своего мужа, который стал им всего лишь две недели тому назад. Маркиз де Рувре, ещё совсем юноша, был влюблён без памяти, что легко может случиться с человеком, когда он, вступая в приличный брак по расчёту, устроенный нотариусами, вдруг обнаруживает в своей жене прелестное существо. Г-н де Рувре должен был получить герцогский титул после смерти своего весьма престарелого дядюшки.
В то время как маркиз де Круазнуа, не будучи в состоянии пробиться сквозь толпу, улыбаясь, смотрел на Матильду, она устремила свои громадные, синие, как небо, глаза на него и на его соседей. «Что может быть на свете пошлее вот этого сборища! Вот Круазнуа, который изволит претендовать на мою руку, человек мягкий, вежливый, и манеры у него такие же утончённые, как у этого господина де Рувре. Если бы только не скука, которой веет от них, все эти господа были бы чрезвычайно милы. И вот он так же будет ездить со мной на балы, и вид у него будет такой же ограниченный и самодовольный. Через год после свадьбы моя коляска, мои лошади, мои наряды, мой замок в двадцати лье от Парижа — всё это будет так безупречно, что дальше некуда, и какая-нибудь выскочка вроде графини де Руавиль, глядя на это, будет умирать от зависти! А потом...»
Матильда уже заранее изнывала от скуки. Маркизу де Круазнуа, наконец, удалось пробиться сквозь толпу, он подошёл и заговорил с ней, но она, не слушая его, продолжала думать о своём. Слова его не долетали до её слуха, сливаясь с многоголосым шумом бала. Машинально она следила глазами за Жюльеном, который отошёл от неё с почтительным, но гордым и недовольным видом. В дальнем углу залы, в стороне от движущейся толпы, она заметила графа Альтамиру, приговорённого к смертной казни у себя на родине, — читатель с ним уже знаком. В царствование Людовика XIV одна из его родственниц была замужем за принцем Конти; это обстоятельство в какой-то мере охраняло его от тайной полиции иезуитов.
«Видно, только смертный приговор и выделяет человека, — подумала Матильда. — Вот единственная вещь, которую нельзя купить. А ведь это я недурно придумала! Как жаль, что мысль эта не подвернулась мне в такой момент, когда бы я могла блеснуть ею!» У Матильды было достаточно вкуса: ей не могло прийти в голову ввести в разговор остроту, придуманную заранее. Но у неё было также достаточно тщеславия, чтобы прийти в восторг от самой себя. Радость, озарившая её лицо, прогнала с него выражение явной скуки. Маркиз де Круазнуа, который не переставал говорить, обрадовался успеху и удвоил своё красноречие.
«Что мог бы какой-нибудь придира противопоставить моей остроте? — раздумывала Матильда. — Я бы ответила этому критику: титул барона, титул виконта — всё это можно купить, ордена даются просто так, — мой брат только что получил орден, а что он сделал? Чин можно получить — достаточно десяти лет гарнизонной службы или родства с военным министром, и вот вы уже командир эскадрона, как Норбер. Большое состояние?.. Ну, это пожалуй, самое трудное, а следовательно, и самое почётное. Ведь вот как смешно выходит — как раз наоборот тому, что говорится во всех книгах... Ну, в конце концов, чтобы приобрести состояние, человек может жениться на дочери Ротшильда.