Роскошные туалеты, блеск свечей, тончайшие ароматы! А сколько прелестных обнажённых рук, дивных плеч! А букеты цветов! А упоительные арии Россини, а живопись Сисери {150} ! Прямо дух захватывает!
«Путешествия Узери»
— Вы чем-то недовольны? — сказала ей маркиза де Ла-Моль. — Должна вам заметить, что показывать это на бале нелюбезно.
— У меня просто голова болит, — пренебрежительно ответила Матильда, — здесь слишком жарко.
В эту минуту, словно в подтверждение слов Матильды, престарелому барону де Толли сделалось дурно, и он упал. Пришлось вынести его на руках. Кругом стали шептаться, что с ним случился удар; это было пренеприятное происшествие.
Матильда не проявила к нему ни малейшего интереса. Она давно взяла себе за правило никогда не глядеть на стариков и вообще ни на кого из тех, кто склонен был говорить печальные вещи.
Она снова пошла танцевать, чтобы не слышать этих разговоров об ударе, которого вовсе и не было, ибо через день барон снова появился в обществе.
«Но господин Сорель и не думает появляться», — опять сказала она себе, направляясь к креслу. Она чуть ли не искала его глазами и вдруг увидела его в другом зале. Удивительная вещь! Он как будто утратил свой невозмутимо холодный и, казалось бы, столь естественный для него вид; он сейчас совсем не был похож на англичанина.
«Он говорит с графом Альтамирой, с моим приговорённым к смерти! — воскликнула про себя Матильда. — Глаза его сверкают каким-то мрачным огнём; он похож на переодетого принца. А взгляд какой! Сколько высокомерия!»
Жюльен, продолжая беседовать с графом Альтамирой, приближался к тому месту, где она стояла; она глядела на него не отрываясь, вглядываясь в его черты, стараясь отыскать в них те высокие качества, которыми человек может заслужить честь быть приговорённым к смерти.
Жюльен и граф прошли мимо неё.
— Да, — говорил Жюльен Альтамире, — Дантон — это был человек.
«О боже! Уж не Дантон ли он? — подумала Матильда. — Но у него такое благородное лицо, а ведь Дантон был страшный урод, сущий мясник, кажется». Жюльен был ещё довольно близко от неё; она, не задумываясь, окликнула его: со свойственной ей самоуверенностью и надменностью она прямо обратилась к нему с вопросом, весьма необычным для молодой девушки.
— Ведь он был в самом деле мясник, этот Дантон, не правда ли? — сказала она.
— Да, в глазах некоторых людей, — отвечал ей Жюльен, поднимая на неё ещё горящий от разговора с Альтамирой взгляд, и на лице его отразилось плохо скрытое презрение. — Но, к несчастью для людей знатных, он был адвокатом в Мери-на-Сене! Иначе говоря, мадемуазель, — ехидно добавил он, — он начал свою карьеру, как и многие пэры из числа тех, что я вижу здесь. Несомненно, в глазах женщин Дантон обладал одним ужасным недостатком: он был очень безобразен.
Эти последние слова он произнёс быстро и каким-то необыкновенно странным и положительно неучтивым тоном.
Жюльен подождал минутку, слегка наклонив корпус с видом горделивого смирения. Казалось, он говорил: «Мне платят, чтобы я вам отвечал, и я на это существую». Он не соизволил поднять глаза на Матильду. А она, глядя на него не отрываясь своими широко раскрытыми прекрасными глазами, стояла перед ним, словно его рабыня. Так как молчание продолжалось, он наконец взглянул на неё, как смотрит слуга на господина, ожидая приказаний. И хотя глаза его встретились в упор с глазами Матильды, по-прежнему устремлёнными на него с каким-то странным выражением, он тотчас же отошёл с явной поспешностью.
«Как он красив! — сказала себе Матильда, очнувшись наконец от своего забытья. — И так превозносит уродство! Ведь никогда не вспомнит о себе. Нет, он совсем не такой, как Келюс или Круазнуа. У этого Сореля есть что-то общее с моим отцом, когда он так замечательно разыгрывает на балах Наполеона». Она совсем забыла о Дантоне. «Нет, положительно я сегодня скучаю». Она взяла брата под руку и, к великому его огорчению, заставила его пройтись с ней по зале. Ей хотелось послушать, о чём они говорят — этот приговорённый к смерти и Жюльен.
В зале толпилась масса народу. Наконец ей удалось их настигнуть в тот самый момент, когда в двух шагах от неё Альтамира подошёл к подносу взять вазочку с мороженым. Он стоял полуобернувшись и продолжал разговаривать с Жюльеном. И вдруг увидел руку в расшитом обшлаге, которая протянулась к вазочке рядом с его рукой. Это шитьё, видимо, привлекло его внимание: он обернулся посмотреть на человека, которому принадлежала эта рука. В тот же миг его благородные и такие простодушные глаза сверкнули чуть заметным презрением.
— Вы видите этого человека? — сказал он Жюльену совсем тихо. — Это князь Арачели, посол ***. Сегодня утром он требовал моей выдачи: он обращался с этим к вашему министру иностранных дел господину де Нервалю. Вот он, поглядите, там — играет в вист. Господин де Нерваль весьма склонен выдать меня, потому что в тысяча восемьсот шестнадцатом году мы передали вам двух или трёх заговорщиков. Если меня выдадут моему королю, он меня повесит в двадцать четыре часа. И арестовать меня явится один из этих прелестных господ с усиками.
— Подлецы! — воскликнул Жюльен почти громко.
Матильда не упустила ни одного слова из этого разговора. Вся скука её исчезла.
— Не такие уж подлецы, — возразил граф Альтамира. — Я заговорил о себе, просто чтобы дать вам наглядное представление. Посмотрите на князя Арачели, он каждые пять минут поглядывает на свой орден Золотого Руна {151} . Он в себя не может прийти от радости, видя у себя на груди эту безделушку. Этот жалкий субъект просто какой-то анахронизм. Лет сто тому назад орден Золотого Руна представлял собой высочайшую почесть, но Арачели в то время не позволили бы о нём и мечтать. А сегодня, здесь, среди всех этих знатных особ, надо быть Арачели, чтобы так им восхищаться. Он способен целый город перевешать ради этого ордена.
— Не такой ли ценой он и добыл его? — с горечью спросил Жюльен.
— Да нет, не совсем так, — холодно отвечал Альтамира. — Ну, может быть, он приказал у себя на родине бросить в реку десятка три богатых помещиков, слывших либералами.
— Вот изверг! — снова воскликнул Жюльен.
Мадемуазель де Ла-Моль, склонив голову и слушая с величайшим интересом, стояла так близко от него, что её чудные волосы чуть не касались его плеча.
— Вы ещё очень молоды! — отвечал Альтамира. — Я говорил вам, что у меня в Провансе есть замужняя сестра. Она и сейчас недурна собой: добрая, милая, прекрасная мать семейства, преданная своему долгу, набожная и совсем не ханжа.