– Так куда же нам отправиться? – размышлял Лев Александрович уже в машине, выезжая на Тверскую. – В какой ресторан?
– Да мне, по правде говоря, все равно, – сказала Ева. – Я, знаете, Лев Александрович, последний раз в хорошем ресторане была, когда папа меня на детские утренники водил в Дом литераторов… Ну, в кафе еще ходили с девочками, когда учились.
Она вспомнила забегаловку на Кузнецком Мосту, из которой выходила в тот вечер, когда познакомилась со Львом Александровичем. Вспоминать об этом не хотелось.
– Неужели?! – поразился Горейно. – Да-а, веселая у вас была жизнь… А что, Ева, может, туда и направим стопы, а? – предложил он. – В ЦДЛ? Вам приятно будет вспомнить детство, а мне… Мне, возможно, тоже приятно будет вспомнить беспечную молодость, зрелость и почти что старость.
Ева не совсем поняла, что значат его слова, но кивнула, соглашаясь.
Они вошли в Центральный дом литераторов не с Большой Никитской, а с Поварской – так что попали прямо в Дубовый зал писательского ресторана, не проходя через Пестрый буфет. Ева вспомнила, как в детстве, приходя сюда на праздничные утренники с папой или с бабушкой Эмилией, рассматривала стены, испещренные рисунками и надписями. Теперь ей вспоминался только портрет Светлова в виде полумесяца и чьи-то строчки, размашисто написанные на стене: «Если тебе надоел ЦДЛ – значит, и ты ему надоел!»
Она улыбнулась этому воспоминанию, когда Лев Александрович помогал ей снять пальто.
– Вы не только хорошо выглядите, Ева, – сказал Горейно, – вы еще и одеты прекрасно! Впрочем, это меня ничуть не удивляет: у вас утонченный вкус, – добавил он. – И духи – «Диориссимо», кажется? Прелестно ландышами пахнут.
Еву смутил его комплимент. То есть ей, конечно, и самой нравился ее сегодняшний наряд – узкая черная юбка с небольшим разрезом сзади и темно-синий шелковый пиджак, под который была надета блузка с маленьким воротником-стойкой. Блузка была любимого маминого цвета – перванш, «синька с молоком». Но, по Евиному мнению, это выглядело все-таки довольно обыкновенно, особенно на ней, и едва ли могло привлечь внимание. Разве что ирисы гармонировали с одеждой.
А духи действительно были «Диориссимо», любовь к ним Ева переняла от бабушки Эмилии. А та полюбила их еще в ту пору, когда в Москве они были только у редких счастливиц, ездивших во Францию.
Ничего от смущения не ответив, Ева прошла вслед за Горейно в Дубовый зал. У двери он остановился и пропустил ее вперед.
– Ну, милая Капитанская Дочка, что будем есть? – весело сказал Лев Александрович, усаживаясь за стол, указанный предупредительным метрдотелем. – Вы, кстати, можете в свое удовольствие что-нибудь выпить. А мне придется отказать себе в этом удовольствии ради удовольствия не добираться домой общественным транспортом! – пошутил он.
Народу в ресторане было немного, им достался уютный столик у самого камина. Ева с интересом оглядывала этот позабытый зал – высокий, с балюстрадой и балкончиком на втором этаже, весь отделанный дорогим деревом. Она вспомнила, как когда-то отец рассказывал ей, что в этом особняке была знаменитая на всю Москву масонская ложа, и она тогда представляла, как собирались в торжественном Дубовом зале загадочные вольные каменщики. Хотя вообще-то больше любила представлять, как бегала здесь по коридорам и комнатам Наташа Ростова. Это ведь был тот самый дом Ростовых на Поварской, который Толстой описал в «Войне и мире».
Лев Александрович весьма органично смотрелся в изысканной обстановке Дубового зала. Его негромкий голос сливался с общим солидным гулом, цвет каштановой бородки гармонировал с цветом стен, и сам он держался непринужденно. Впрочем, ему скорее всего просто привычно было здесь находиться. Раньше, как знала по бабушкиным рассказам Ева, члены Союза писателей приходили сюда как домой, и ужин в ресторане ЦДЛ стоил для них какие-то копейки.
– Я бы, Ева, с удовольствием картошечки с селедочкой заказал, – словно подслушав ее мысли, сказал Лев Александрович. – Великолепная была здесь селедочка, очень мы ее уважали, никаких разносолов не хотелось! Помню, покойный Миша Луконин…
Но Лев Александрович не успел рассказать, как относился к селедочке покойный поэт.
– Левка! – раздался чей-то голос. – Левка, мерзавец, неужели ты?
Человек, обладавший таким громким голосом, что его не приглушали даже дубовые панели на стенах, пробирался между столиками. Не успела Ева опомниться, как он придвинул от соседнего столика стул и подсел к ним.
Лев Александрович едва заметно поморщился. Но, наверное, не принято было выказывать недовольство, когда к столу подсаживался коллега-литератор, и он тут же приветливо улыбнулся.
– Гриша! – сказал Горейно, протягивая руку. – Рад тебя видеть, старик. Познакомься, это Ева Гринева.
– Здрасьте. – Гриша бросил на Еву быстрый взгляд и мгновенно утратил к ней интерес. – Ты тут какими судьбами, Левка? А говорили, ты на пээмжэ в Германию перебрался!
– Кто это тебе говорил такую глупость? – улыбнулся Лев Александрович. – Вот народ! Стоит поехать лекции почитать – уже, пожалуйста, «постоянное место жительства»!
– Во, бля, живут люди! – покрутил головой Гриша. – Лекции читают в Германии… Какие ты можешь лекции читать, Левка, ты что, профессор? Или мало за песенки платят, валюты захотелось?
Тут только Ева заметила, что их неожиданный собеседник пьян. Жесты его были слишком резкими, а в голосе, сначала показавшемся ей веселым, звенела злость – непонятно, правда, на кого. Пиджак мешковато болтался на его худых острых плечах, давно не стриженные, цвета перца с солью волосы нависали на уши.
– Не ругайся, Гриша, при даме, – примирительным тоном заметил Лев Александрович.
Гриша пропустил его слова мимо ушей. Официант, давно уже подошедший к столику, ожидающе посмотрел на Горейно и поинтересовался:
– Что будем заказывать?
Но не успел тот открыть рот, как Гриша предложил:
– Левка, закажи шашлык. Хоть глянуть, как его теперь готовят. Помню, «Избранное» у меня в «Совписе» вышло в восемьдесят третьем году, тут праздновал – вот это был шашлык! Принесли на жаровенке, соком истекает, а запах… До сих пор вспоминаю!
– Сейчас ничуть не хуже, – улыбнулся официант. – Даже лучше: мясо посвежее.
– Лучше! – хмыкнул Гриша. – Да не про нас… Закажи, Левка, охота же попробовать!
Гриша говорил так, что не оставалось ни малейшего сомнения: он дождется за этим столом шашлыка и станет его пробовать вместе с Горейно и Евой.
– Или жаба душит? – спросил он, устремив на Льва Александровича сощуренные глаза. – Сознайся, Левка, душит жаба угостить старого товарища? Раньше-то ты со мной не брезговал выпивать, да теперь, видно, иные настали времена, иные нравы…
– Пожалуйста, три шашлыка, – сказал Лев Александрович официанту. – И водки двести. А даме…
– Я лучше сок выпью какой-нибудь, – поспешила сказать Ева.