Рома тем временем подошел совсем близко и, тяжело дыша, повторил:
– Саша, поговорить надо!
– О чем? – глядя исподлобья, спросила Аля. – Рома, сколько раз я тебя просила, так меня не называть? И я тебе тысячу раз уже объяснила…
– Ничего ты мне не объяснила! – перебил он. – Соврала, выходит. В роль вживаться, не люблю, то-се… Нашла себе хахаля, так бы и говорила!
Аля видела, что он пытается казаться спокойным. Но дрожь в голосе выдавала его, и руки тоже дрожали. Заметив это, он быстро сунул руки в карманы длинного зеленого плаща. Жалость к нему мелькнула на мгновение – к его дрожащим рукам и голосу… Но тут же Аля представила, что он снова повиснет на ней как гиря со своей глухой и слепой настойчивостью, – и гнев тут же охватил ее.
– А с чего ты взял, что я вообще обязана тебе что-нибудь объяснять? – негромко произнесла она. – Кто ты мне вообще, чтобы я тебе что-то объясняла?
– Ну, понятно, это дело тебе ничего такого! – произнес он с неожиданной злобой. – Трахнулась разок, когда захотела, а теперь никто! Теперь можно с хлыщиком в смокинге погулять, цветочки понюхать!.. Пойти б сейчас да рассказать хахалю твоему, кто я и почему!
Это было сказано так грубо, и тон был так непохож на Ромин обычный просительно-ожидающий тон, что Аля не нашлась с ответом. И тут она вспомнила их последнюю встречу – как раз здесь, на этой набережной. И как в его глазах вдруг мелькнуло не только отчаяние, но и ярость, и он показался ей похожим на загнанного в угол зверя…
– Хватит, поговорили! – Она повернулась к нему спиной так резко, что едва не сломался каблук. – Не о чем больше…
– Нет, ты постой! – Аля почувствовала его руку на своем плече и невольно обернулась к нему снова. – Ты что думаешь, если ты артистка, а я… То я, по-твоему, быдло? Не чувствую ничего, как бревно какое? – Его голос становился все громче, почти срываясь на визг. – Измучила меня, хоть к бабке иди, порчу снимать! А сама с этим вон гуляет, как и не было ничего!
– Рома, успокойся. – Аля опять попыталась сдержать свой гнев. – Ну подумай сам, чего ты от меня хочешь? Что я могу сделать?
– Замуж за меня выходи! – произнес он тем самым исступленным тоном, в который не может вмешаться ни один посторонний звук. – Говорю же: измучился, жить не хочу – выходи!..
Она понимала, что объяснять в очередной раз бесполезно: Рома знает все, что она может ему сказать, и не воспринимает никаких объяснений. Поэтому она молчала, ожидая… Хотя чего было ждать? Что он вдруг повернется и спокойно уйдет?
Этого она, конечно, не ожидала, но и того, что произошло через несколько секунд, ожидать тоже не могла.
– Нет, значит? – медленно, каким-то безнадежно-зловещим голосом произнес Рома. – Ну, тогда и не надо ничего!..
С этими словами он зачем-то отступил на несколько шагов назад и резко вырвал руку из кармана. Аля увидела, что в руке он сжимает маленький, совсем игрушечный пистолет.
Это произошло так неожиданно и выглядело так глупо, что она несколько секунд молча смотрела на его побелевшие пальцы, на короткий черный ствол, пляшущий в руке… Связать с собою, со своей жизнью эту пошлую мелодраму она просто не могла!
А когда он выкрикнул:
– Самому не жить, но и ты!.. – ей просто захотелось расхохотаться.
– Рома, ну хоть это-то прекрати, – произнесла Аля. – Совсем, что ли…
В ту же секунду она почувствовла, как кто-то наваливается на нее сзади, сбивает с ног. Она не успела понять, что происходит, и тут же услышала громкий треск над головой – один раз, другой, третий! Зазвенела об асфальт ваза, на платье полилась вода. Одновременно со звоном вазы и с этим непонятным треском Аля упала плашмя на асфальт, ударившись щекой, и почувствовала, что Андрей собою накрыл ее сверху.
Она попыталась вскочить, но в его теле, придавившем ее к земле, была такая тяжесть, которой она и предполагать в нем не могла. Аля вскрикнула, пытаясь высвободиться – до сих пор ничего не понимая, ошеломленная мгновенностью происшедшего.
И вдруг все связалось в ее сознании в ясную картину! И искаженное Ромино лицо, и пистолет, и звуки выстрела… В ту же секунду ей показалось, что Андрей убит и потому навалился на нее так тяжело.
Она закричала что-то – отчаянное, громкое, задыхающееся, – забилась на асфальте, пытаясь встать, не в силах представить, что тяжесть его тела над нею – смертная…
Но едва ее пронзил ужас этой картины, которую она еще не могла осознать, но от которой у нее в глазах потемнело, как тяжесть уменьшилась и тут же совсем исчезла. По инерции усилия, как пружиной подброшенная, Аля вскочила на ноги.
Она увидела спину Андрея прямо перед собою, а Ромы не видно было из-за его спины. После грохота и звона ей показалось, что в воздухе стоит немыслимая тишина.
В этой тишине она услышала, как с металлическим звуком упал на асфальт пистолет – прямо к ногам Андрея. Потом услышала Ромин то ли всхлип, то ли вскрик и наконец увидела его самого из-за Андреева плеча – так близко, что даже в тусклом свете фонарей видны были капли пота у него на лбу.
– Дурак я, ох дурак!.. – прозвучал Ромин голос.
Бросив пистолет, побледнев, он махнул рукой, схватился за голову, попятился и, развернувшись, пошел прочь по набережной, все убыстряя шаги, переходя на бег – и скрылся за поворотом.
Аля стояла в оцепенении и как завороженная смотрела на маленький пистолет, лежащий у Андреевых ног. Она даже не заметила, как он обернулся – пока не почувствовала, что он хватает ее за плечи, ощупывает, как слепой.
– Алечка, ну скажи: не попал он в тебя? – повторял Андрей. – Что с тобой случилось, скажи, не молчи!
Она почувствовала, что ничего не может сказать – из-за вдруг охватившей ее дрожи, от которой мелко застучали зубы. Но в его словах и, главное, в его прикосновениях было такое отчаяние, что она с трудом пробормотала:
– Н-не-ет-т… со мной… не случилось…
И тут она почувствовала, что он больше не ощупывает ее и не трясет, а обнимает – прижимает к себе так крепко, как будто она может исчезнуть. В его прикосновениях не было в эти мгновения ни легкости, ни мимолетности, но это были его прикосновения, которые она узнала бы во сне, с закрытыми глазами – по тому, как вся душа ее перевернулась!..
Аля замерла, прислушиваясь к нему.
Андрей тоже молчал, и она чувствовала его дыхание – щекою, прижатой к его груди, и лбом, к которому прикасались его губы, и плечами, и спиной, обхваченными его руками. Во всем ее теле чувствовалось его дыхание – и во всем теле, замершем в его объятиях, утихала дрожь.
Ей хотелось, чтобы вечно длилась эта неподвижность и эта тишина, в которой ничто их не разделяло и слышно было только, как его сердце стучит у ее виска. Нет, ей еще увидеть его хотелось – и она нарушила неподвижность, на мгновение подняв голову от его груди и снизу заглянув ему в лицо.