Он сел на лавочку возле куста и стал смотреть на рельсы. В неярком фонарном свете они блестели остро и зло. Но они хотя бы вели куда-то! В другую жизнь они вели, в жизнь, наполненную каким-то смыслом. А какой смысл был в этой хибаре, прокуренной изнутри и облезлой снаружи, и в этих лавочках, покрашенных грязно-синей краской, и в этих криво подстриженных кустах?
Оглянувшись на кусты, Альгердас вдруг заметил рядом с ними маленькую фигурку. Она сидела на земле и была почти не видна в тени.
Альгердас пригляделся и тут же вскочил с лавочки. Это был тот самый мальчишка, которого беловолосая аферистка отправила с ним за чемоданами! Он-то наверняка знал, куда подевалась эта чертова девка вместе с украденными вещами. И добиться от него ответа было, конечно, проще, чем от уродов Селивановых.
— Ну-ка иди сюда, — потребовал Альгердас, подойдя к мальчишке.
На всякий случай он встал так, чтобы успеть схватить маленького разбойника, если тот попробует сбежать.
Но бежать мальчишка, кажется, никуда не собирался. Он даже не встал с земли, только поднял на Альгердаса глаза и хмуро взглянул на него из-под длинной белой челки.
— Пошли, — повторил Альгердас.
— Куда? — спросил тот.
Вопрос прозвучал с таким усталым безразличием, словно задал его не мальчишка, а уставший от жизни старик.
— Ну… На лавочку.
Альгердас даже растерялся: он ожидал чего угодно — грубости, вызова, агрессии, — но не этой безнадежной интонации.
— Зачем? — тем же тоном спросил мальчишка.
— Поговорим. Расскажешь, кто ты и что ты. А главное, что твоя сестра за штучка и куда она с моими вещами подевалась.
Мальчишка молча поднялся с земли и пошел к лавочке, не глядя на Альгердаса.
— Ну? — сказал он, усаживаясь на лавочку. — Чего тебе сказать?
— Куда твоя сестра подевалась, — повторил Альгердас. — И где мои вещи.
— Она мне не сестра, — пожал плечами мальчишка. Это снова был какой-то очень взрослый жест. — А мамка. А подевалась она в Москву. На твоем месте в твоем поезде уехала.
— Как?
Альгердас не понял, от чего пришел в большую оторопь: от того, что двадцатилетняя девчонка является матерью восьмилетнего мальчишки, или от того, что она спокойно катит сейчас в Москву, как будто ничего особенного не совершила.
— Как, как… Каком кверху, — усмехнулся мальчишка. — С проводницей сговорилась. Она давно в Москву хотела. Ну и придумала, чего сделать, чтоб уехать.
— Хорошо она придумала! — сердито воскликнул Альгердас. — Сообразительная девушка!
— А тебе-то что? — хмыкнул мальчишка. — Будешь ты в своей Москве, не бзди. Следующим поездом уедешь.
— Ты, я смотрю, философ, — сквозь зубы процедил Альгердас.
— Не, я не философ. Это Кант философ. А я нет.
Альгердас чуть с лавочки не свалился от такого ответа.
— Ты, может, и «Критику чистого разума» читал? — поинтересовался он, обретя дар речи.
— Ага, — как ни в чем не бывало кивнул мальчишка. — Только больше не читал ничего. У Канта, в смысле. У нас только «Критика чистого разума» в библиотеке была.
— А с Шопенгауэром знаком? — уже с куда меньшей иронией спросил Альгердас.
Хоть иронии у него поубавилось, но на утвердительный ответ он все же не рассчитывал.
Однако именно утвердительный ответ и услышал.
— Ну, — кивнул мальчишка. — «Мир как воля и представление» читал. Тоже библиотечная книжка. Как библиотеку закрыли, так мне их обе и отдали. Все равно их не брал никто.
— И кто же тебе больше понравился?
Это Альгердас спросил уже без малейшей иронии. Белоголовый нестриженый мальчишка, который говорит «не бзди», сидя на привокзальной скамейке, и читает Канта с Шопенгауэром… До иронии ли тут?
— Мне Шопенгауэр вообще не понравился, — ответил тот. — Мутный какой-то. Чего хочет, не поймешь.
— А Канта поймешь?
— Конечно. На небе звезды, а у тебя внутри — чтоб человеком быть. И не делай никому, чего не хочешь, чтоб тебе делали. Что ж тут непонятного?
По тому, как был изложен кантовский категорический императив, ясно было, что мальчишка освоил «Критику чистого разума» самостоятельно.
— Как тебя зовут? — спросил Альгердас.
— А тебе зачем? — насторожился тот.
— Мы же с тобой разговариваем. Надо друг другу представиться. Я Альгердас, — спохватился он. — А ты?
— Ну, Логантий, — нехотя ответил мальчишка.
— Кто-о?!
— Конь в пальто, — сердито буркнул он. — Что такого? Тебя и самого вон как зовут.
— Извини, — смутился Альгердас. — В самом деле, мало ли что родителям в голову придет.
Тут он вспомнил, что девица называла ребенка Лешкой. Полностью, значит, он Логантий. Что и говорить, в оригинальности его мамаше не откажешь! Во всех отношениях. Но как же она может быть его матерью? В пятом классе она его родила, что ли?
— Почему же она тебя с собой не взяла? — спросил он. — Мама твоя.
— А я ей в Москве без надобности, — усмехнулся Логантий.
— Почему ты так решил?
— Сама сказала.
Он объяснил это вроде бы спокойно, но его нарочитое спокойствие Альгердаса не обмануло.
— И… что? — осторожно спросил он.
— И ничего. Сказала, чтоб домой возвращался.
— Почему же ты не возвращаешься?
— Не хочу.
— Почему? — не отставал Альгердас.
Его настойчивость наконец рассердила Логантия.
— А тебе какое дело? — сердито бросил он. — Не хочу и не возвращаюсь.
Какое ему до всего этого дело, Альгердас и сам не объяснил бы. Но он почему-то уже не мог безразлично пожать плечами и отойти подальше от этого странного мальчишки.
— Дело мне такое, — сказал он, — что мамаша твоя меня ограбила. И, может, никуда она не уехала. Сидит себе уже преспокойно дома и вещи чужие сортирует. Мои то есть. А у меня там, между прочим, ноутбук, а в нем рисунки всякие, и мне они нужны.
— Рисунки? — сразу заинтересовался Логантий. — А много рисунков?
— Еще сколько! Целый год работал. И просто так рисунки, и фильм почти готовый. А ты говоришь — зачем!
— Не, не дома она, — снова сникнув, проговорил Логантий. — Уехала. Как хотела, так и сделала. Из окна мне махнула, из вагона — чтоб уходил…
И вдруг он отвернулся, и Альгердас увидел, как затряслись его плечи, мелко и судорожно. Несмотря на весенний холод, он был без куртки, в одном только свитере, и что плечи у него трясутся, было поэтому очень заметно.