Она поднялась на четвертый этаж, позвонила. Дверь открылась.
«Да, на колдунью и правда не похожа», – припомнив Анечкин рассказ, подумала Глаша.
Натэлла была похожа скорее на человека, погруженного в себя, чем на того, кто хоть сколько-нибудь настроен на окружающих, – что, как Глаша полагала, необходимо экстрасенсу. Сильные линзы очков лишь усиливали это впечатление. Глаза за линзами казались очень большими, а их выражение – очень определенным: Натэллин взгляд был повернут внутрь себя, трудно было этого не понять. На вид ей было лет сорок.
Глаша поздоровалась. Натэлла пригласила ее войти. В ее голосе звучала при этом отстраненная приветливость. Это было одно из тех выражений, которые в посторонних людях всегда вызывали у Глаши приязнь, потому что свидетельствовали, что можно не опасаться с их стороны пусть и чистосердечной, но бесцеремонности.
Натэллина библиотека в самом деле производила сильное впечатление. Такого количества книг Глаша во Пскове и не видела – только в Москве, когда приходила домой к профессору Васильчикову. Она сразу заметила альбомы, о которых упоминала Анечка. Все они были на иностранных языках. Глаша узнала огромный каталог Музея современного искусства в Нью-Йорке – Лазарь когда-то привез ей оттуда точно такой же.
Кроме книг, ничто в этой комнате не привлекало внимания. Ощущения неряшливости или неуюта не создавалось, но похоже было, что обстановка не имеет для хозяйки никакого значения.
– Чего вы от меня ожидаете, Глафира Сергеевна? – спросила Натэлла, едва Глаша присела на стул, придвинутый к круглому обеденному столу, а сама она села на стул по другую сторону этого стола.
Чего Глаша точно от нее не ожидала, так это столь прямого вопроса. Ей почему-то представлялось, что предсказательница – или как ее все-таки назвать? – должна вести долгие разговоры, как-нибудь там вживаться в собеседника, пытаться что-то прозреть… Вероятно, представлялись ей глупости.
Увеличенные темные глаза смотрели внимательно. Теперь было понятно, что не такие уж они отстраненные. Или, может быть, отстраненность только теперь из них и ушла? Как бы там ни было, теперь глаза Натэллы прожигали насквозь.
Что ж, раз она сама не считает нужным тратить время на пустые предварительные разговоры, то какое право имеет Глаша распоряжаться ее временем по собственному усмотрению? И к чему обставлять свой вопрос пустыми же оговорками? Раз уж пришла, то и нечего лепетать, что вообще-то ты в предсказания не веришь.
– Я хочу узнать, с каким мужчиной пойдет дальше моя жизнь, – сказала Глаша.
– Дайте руку.
Глаша протянула руку, положила ее на стол ладонью вниз. Натэлла взяла ее руку, перевернула. Посмотрела на ладонь. Не посмотрела даже, а бросила короткий невнимательный взгляд.
– Вы выбираете между двумя мужчинами? – спросила она.
– Я не выбираю… – начала было Глаша.
Но тут же поняла, что нет смысла разъяснять подробности и тонкости своего нынешнего состояния. По сути ведь так и есть: она выбирает между двумя мужчинами, как это ни называй.
– Да, – не в силах отвести взгляд от прожигающих Натэллиных глаз, ответила она.
– Один из них женат?
– Да.
– А второй свободен?
– Да.
– Вы не можете разобраться, что чувствуете к каждому из них?
– Да.
– Это вас беспокоит?
– Да.
– Отношения с одним из них – давние, а со вторым – только начинаются?
– Да.
– Одного вы очень любили, но теперь стали понимать, что это в прошлом?
– Да.
– Второй пока вызывает у вас лишь интерес и приязнь?
– Да.
Натэлла замолчала. Потом, не взглянув больше, перевернула Глашину руку ладонью вниз и сказала:
– Вы свяжете свою жизнь со свободным мужчиной. Сейчас вы не чувствуете настоящей любви к нему, но потом – как скоро, я не знаю, и не спрашивайте меня об этом, – потом любовь к нему будет очень сильной и вы забудете все свои сомнения на этот счет. Ничто не будет в вашей жизни сильнее, чем любовь к нему. Собственно, любовь к нему – это сама ваша жизнь и будет. Вся без остатка.
Натэлла встала, отошла к окну, отвернулась. Ее силуэт был отчетлив и резок, бежали вокруг него по стеклу дождевые дорожки.
Глаша не знала, что говорить и что делать. Может быть, просто молча уйти? Она была слишком ошеломлена, чтобы рассуждать здраво.
– Вы точно знаете?.. – все же пролепетала она.
– Да.
Глупость вопроса была так же очевидна, как уверенность ответа.
Глаша встала, пошла к двери. От двери вернулась – вспомнила, что не отдала деньги. Мама заранее сказала ей, сколько стоит визит. Правда, сейчас ей казалось странным, что эта женщина возьмет у нее деньги, как обычная предприимчивая шарлатанка.
Глаша положила деньги на стол. Натэлла обернулась, посмотрела на нее, на деньги. Не возразила. Глаша снова пошла к двери. Прощаться ли? Даже этого она не понимала.
– Не бойтесь решительного поступка, Глафира Сергеевна, – сказала Натэлла. – Он сделает вас счастливой. Как вы того и заслуживаете.
– П-прощайте… – пробормотала Глаша и почти выбежала из комнаты.
Провожать ее в прихожую Натэлла не вышла. Глаша сама отперла замок трясущимися руками.
На улице она поняла, что забыла у Натэллы зонтик. Но при мысли о том, чтобы вернуться, ее забила такая дрожь, что все мелкие мысли вытряхнулись у нее из головы, как из дырявой корзины.
Она шла через сквер медленно, то и дело оскальзываясь на облетевших листьях. Ноги у нее подкашивались – надо было успокоиться.
Дождь прекратился. Глаша села на мокрую скамейку под золотеющим кленом.
Она любила этот сквер. Рядом был музей книги «Два капитана» и школа, в которой Глаша училась. Они с девчонками приходили в этот сквер после занятий, рассаживались на лавочках под кленами и самозабвенно обсуждали, кто в кого влюблен и по-настоящему влюблен или нет.
«Ну пусть про Лазаря ей мама могла рассказать, – думала Глаша, сжимая холодными ладонями горящие щеки. – Да тут и рассказывать не надо, и так весь город знает, что я его любовница. Но про Виталия-то никто ей рассказать не мог! Ни одна живая душа про него не знает».
Вместе со словами «живая душа» в Глашином сознании сразу всплыли какие-то сложные фантомы – что-то из смертной области; она вздрогнула. Все-таки она в самом деле была человеком слова, Лазарь не зря это говорил, и именно на словах держался весь образный строй ее жизни.
«Да если бы она, например, знала и про Виталия, – продолжала то ли размышлять, то ли успокаивать себя Глаша. – Из этого совсем не вытекает, что она может так уверенно знать о том, что я буду его любить. Да еще с такими подробностями – вся жизнь без остатка… Нет, это не игра, не шарлатанство тем более! Это… просто страшно».