– По справедливости или хотя бы по здравому смыслу этого никому не понять. Владилен Николаевич на суд приезжал, – вспомнил Лазарь.
– Какой Владилен Николаевич? – не поняла Глаша.
– А врач твой, помнишь? Который тебя… Ну, к которому тебя с поезда когда-то привезли.
– А он-то зачем? – удивилась она.
– Свидетельствовать. Прочитал где-то, что если свидетель явился в суд, то его обязаны выслушать. Ну и явился.
– Откуда же он про суд узнал?
– Да все газеты писали. Телевизор, Интернет.
«А я ничего не знала, – подумала Глаша. – Не хотела знать».
Она вспомнила, как старалась в тот год, в первый год без него, не открывать газет, не включать телевизор, не заглядывать на новостные сайты, – понимала, что может встретить что-нибудь о нем, и боялась встретить…
Воспоминание о Владилене Николаевиче отвлекло Лазаря, и он не заметил, как помрачнело ее лицо. Да она тут же и взяла себя в руки. Не хватало ему еще ее постыдных воспоминаний!
– Что же он сказал? – спросила Глаша.
– Заявил, что я не могу быть мошенником, потому что бескорыстно обустроил его больницу. – Лазарь улыбнулся. – Не ожидал я от него. Он ведь на меня как на классового врага смотрел, а вот поди ж ты… Так же трогательно это было, как и бесполезно. По всем инстанциям они меня как на саночках прокатили, с ветерком. Одна кассация, вторая – все мимо. Да я и с самого начала это понимал. Не для того они за меня брались, чтобы в суде высшей инстанции оправдывать потом. И в Страсбург не подашь: дело сугубо экономическое, права человека не нарушены. Нашим-то, местным, даже неловко было – понимали же, что на самом деле творят. Ну, сильно-то они от неловкости, впрочем, не рыдали. Извини, друг, только бизнес, ничего личного. – Лазарь жестко усмехнулся. – Перевели после полусрока со строгого режима на поселение, хоть и не положено, – спасибо и на том.
– Почему не положено? – спросила Глаша.
– Потому что я вины своей не признаю. Значит, и УДО мне не положено, и прочие дары милосердия. Все, Глаша! – Он коротко прихлопнул ладонью по кровати. – Хватит об этом. Нечего тебе этим голову забивать. Дело прошлое.
– Прошлое… – проговорила она. – Твое. Ты через него прошел. А меня с тобой не было.
– Еще бы не хватало и через это тебя протащить! И так я много хорошего для тебя натворил.
– Но что же ты мог для меня сделать? – вздохнула она. – Ничего. Я только теперь поняла.
Она хотела сказать, что поняла это, только когда увидела его сына, но не смогла сказать ему это сейчас.
– Все я мог. – Глаза его блеснули, как лезвия. – Когда ты ушла, только тогда и понял, что на самом-то деле должен был сделать. Развестись-то уж точно должен был.
– А я знаю, что ты развелся, – сказала Глаша. – Просто не хотела тебе говорить, что про это знаю. Чтобы ты не думал, что это имеет для меня значение! – с горячностью добавила она.
– Это имеет для тебя значение, – жестко отрезал он. – И всегда имело, и последним гадом надо было быть, чтобы делать вид, будто не понимаю. Я последним гадом и был.
– Лазарь, это неправда, – твердо сказала Глаша. – Ты сейчас так говоришь, как будто мальчика и не было, а он был, он есть, и…
Она захлебнулась словами, замолчала. Нелегко ей было это говорить, да, может, и не надо было сейчас: ему тоже нелегко было это слушать.
– Ну… Да. – Его лицо помрачнело. – Я ведь сам так вырос, Глаша. На обочине отцовской жизни. До печенок знаю, что это такое. Когда он приходит, сидим мы с ним, говорим так… серьезно, сердечно. А потом он поднимается и уходит. И там его жизнь настоящая, и туда мне доступа нет. Я ведь его возненавидел за это, Глаша! Больше возненавидел, чем если бы вообще его не видал, тогда хоть иллюзии какие-то оставались бы, а так… Помню, пятнадцать лет мне было, самый дурной возраст, нервы ни к черту, и так мне это стало… Вот это – что он для меня одно, а я для него совсем другое. В подушку ревел, как девчонка, колотило меня всего, выворачивало, ну и поклялся: если у меня дети будут, то они такого никогда не узнают. Сдохну, а не узнают. Вот так вот. Красивая была клятва, – усмехнулся он. – Ты за нее расплатилась сполна. А толку-то? Все равно, когда я с женой развелся, Филька мне такого наговорил, что… Да и прав он, наверное.
– Почему ты развелся, Лазарь? – тихо проговорила Глаша. – Ведь я уехала. Не стало занозы.
– Ты не заноза была. – Он склонил голову. – Сердце ты мое была, Глаша, вот ведь что. Тебя не стало – и… ничего для меня не стало. Я в тот вечер, как ты уехала, в дом вошел и понял: всё. Раньше бы понять. Конечно, я не думал все же, что Фильке совсем не нужен стану…
– Ты ему нужен! – перебила Глаша.
– Да какое? Один раз он мне все высказал, что обо мне думает, а потом и говорить даже не захотел.
– И теперь, когда ты здесь? – не поверила Глаша.
– А что теперь? Теперь я для него не только предатель, а вообще…
– Это неправда! – воскликнула она. – Ты просто не знаешь!
– Да знаю я. Я ему отсюда написал. Он не ответил.
– Он… он… Он все понимает, Лазарь! – выкрикнула она. – Он просил сказать, что был дурак!
– Кого просил? – не понял он.
– Да меня же! Я его видела! Это же он мне твой адрес дал и… – Она вспомнила неловкие движения больших мальчишеских рук и глаза, светящиеся в метельной мгле, и как подъехало к ней такси… – Он очень на тебя похож, Лазарь, – тихо сказала она. – И он просил тебе сказать, что тебя любит.
– Как он сказал? – Лазарь побледнел так, что Глаша испугалась. – Слово в слово перескажи, прошу тебя!
– Он сказал: «Скажите папе, что я был дурак, и скажите, что я его люблю», – отчетливо проговорила она. – Слово в слово.
Лазарь отвернулся. Глаша сидела не дыша. Она боялась прикасаться сейчас к его сердцу.
– Старый я стал, Глашенька, – произнес он наконец, оборачиваясь. – Старый!
– Ну что ты? – Она осторожно коснулась его руки. – Почему вдруг?
– Потому. Сердце в горло бьет. В молодости все это проще было, а теперь – старость. Ну и ладно. Не нами придумано.
Он погладил Глашу по плечу и встал с кровати. Она смотрела, как он поднимает с пола одежду. Не одежда это была, а жуткая роба, оскорбительно убогая!
«Надо было одежду ему привезти, – подумала она. – Хоть час побыл бы по-человечески, хоть…»
Но тут ее мысль оборвалась – не до этой обыденной мысли ей стало.
– Лазарь… – с ужасом проговорила Глаша. – Это что?..
– Что – что?
Он посмотрел на нее с недоумением. Глаша вскочила с кровати и, снова развернув его к себе спиной, коснулась длинного шрама у него под лопаткой.
– Вот это! – воскликнула она. – Это же… нож!