Глаша сразу поняла, что здесь все, от насмешливого начальника Анушкина до старого карманника Никитича, который каким-то секретным образом умудрялся быть постоянно пьяным, относятся к Лазарю с восхищением, кто с опасливым, кто с безоглядным. Ее это, впрочем, не удивило: обаяние у него было колоссальное. Даже и неправильно было, наверное, называть это обаянием – эта была сила его духа, ее-то и чувствовали в нем сразу. И свободу, которой он обладал, видимо, от рождения, не обороть было ничем; это чувствовали тоже.
Мир подчинялся ему, преображаясь, так же как подчинялись ему станки и люди в слесарном цеху колонии или – Глаша только теперь понимала – в огромных подразделениях созданного им и отнятого у него концерна.
В общем, ей было дело только до него. И надо ли удивляться, что она не знала, почему здоровенного детину, которого она и запомнила-то лишь из-за огромного роста, зовут Кульдюмом?
– Здравствуйте, – сказала Глаша.
Ее голос прозвучал в морозном воздухе звонко, но не раскатисто: его как будто придавило тьмой. Кульдюм не ответил. Глаша пожала плечами и, поставив сумки на снег, шагнула с тропинки в сторону, чтобы дать ему пройти. Он двинулся вперед, но не прошел по тропинке мимо, а качнулся к ней – и вдруг, сильно ее развернув, крепко обхватил за шею, локтем прижал к себе.
Это произошло так неожиданно, что Глаша даже вскрикнуть не успела. Сначала не успела, а потом просто не смогла. Он прищепил ее к себе с такой силой, так передавил ей шею, что какой уж тут крик! Глаше казалось, он вот-вот сломает ей позвоночник.
– Что?.. – все же сумела прохрипеть она.
Кульдюм ослабил хватку. Хоть он и не отпустил ее, все же она смогла глотнуть воздуха.
– Деньги где? – услышала она где-то у себя над головой.
Денег Глаша потратила сегодня немало, но перед отъездом из Оленегорска сняла с карточки еще – на повседневные расходы; в город она в ближайшее время больше не собиралась.
– Я отдам!.. – уже не прохрипела, а пискнула она. – Отдам!
Кульдюм поставил ее на снег. Глаша чуть не упала. В голове у нее звенело, она хватала ртом морозный воздух. Но соображала при этом так быстро и ясно, как никогда в жизни.
«Если закричу, то, может, и услышат. Но он меня задушит раньше, чем кто-нибудь прибежит. Да и прибежит ли еще кто-нибудь, если Лазарь не услышит!»
Все подсказывало, что кричать не стоит.
– Быстро давай! – выдохнул Кульдюм.
Только тут, приглядевшись, Глаша поняла, что с ним происходит: обыкновенная ломка. Ему надо было кольнуться, вот и все. Оттого он и набросился на нее как сумасшедший, чуть не у охраны на глазах, в двух шагах от ее дома. Сумасшедший и есть, как еще назвать его состояние?
Но называть что-либо ей было уже некогда. Как некогда было и раздумывать, где он берет наркоту. На что способен человек, одержимый желанием кольнуться, догадаться было нетрудно. Желание это бешеное, разумом его не удержать, да и вряд ли Кульдюм стал бы свое желание удерживать, даже если бы и был у него разум.
Деньги лежали у Глаши в сапоге. Она нагнулась, чтобы их достать. Наверное, Кульдюм понял ее движение как-нибудь по-своему. Может, подумал, что она хочет по ногам его ударить, убежать, уползти, что ли? Да черт его знает, что он подумал!
– Ах ты, сука! – взревел Кульдюм и ударил Глашу ногой.
Это было так больно, что она не вскрикнула, а взвыла. На ее счастье, от удара она откатилась в сторону, в снег, иначе он, может, убил бы ее следующим ударом.
Глаша перевернулась на спину и, лежа в снегу, с ужасом смотрела, как Кульдюм надвигается на нее темной глыбой.
«Убьет! – с тоскливым быстрым ужасом подумала она. – Не убьет даже, а просто растопчет!»
И тут она увидела, как глыба над ней пошатнулась. Пошатнулась, отшатнулась, качнулась в сторону и полетела в снег.
От падения в снег не могло быть грохота, но Глаша услышала его собственными ушами. Может, это кости у Кульдюма ломались?
Да нет, не ломались у него кости – не сломались, во всяком случае. Он лежал в снегу секунду, не больше, а потом взвился вверх, как ракета.
И они оказались с Лазарем друг напротив друга на тропинке, на узкой линии в сплошных снегах.
Глашины глаза давно привыкли к темноте, и она видела все так ясно, как если бы не было никакой полярной ночи и стоял бы на земле белый день.
Она увидела, как Лазарь сильно выдохнул воздух и, ей показалось, совершенно расслабился. Он покачивался, будто бы дурака валял, будто приплясывал в каком-то неочевидном ритме.
Но так Глаше казалось лишь несколько секунд, а потом она почувствовала, что сознание ее смещается, перемещается – сливается с ним ее сознание. И этим слитным с Лазарем сознанием она поняла, что расслабленность его – мнимая. Не расслабился он, а перешел в какое-то неведомое ей состояние – все существо его переменилось. Время потекло для него иначе, все органы его чувств заработали по-другому, и, главное, совсем другим стало его отношение к жизни и смерти.
Жизнь и смерть слились в нем, смешались – их разделение стало для него неважным.
– Убью-у!.. – утробно проревел Кульдюм и пошел на Лазаря.
«Убьет!» – с ужасом подумала Глаша.
Это не была мысль о том, что Кульдюм может его убить, – наоборот, она поняла, что Лазарь убьет сейчас этого жуткого человека. Потому и объял ее ужас.
«Что же с ним за это сделают?!» – подумала Глаша.
Она вскочила, но тут же упала обратно в снег, едва сдержав вскрик. Нога вся пронзилась болью, как будто по ней ток пропустили. Может, Кульдюм сломал ей ногу, когда пнул ее на тропинке? Да не до этого ей было сейчас!
Лазарь ударил его в ту самую секунду, когда тот оказался от него на расстоянии удара. То есть не удара – Глаша не знала, как назвать это движение. Это был какой-то каскад ударов – с обеих рук, почти одновременно и раз за разом!
Она видела, что Кульдюм стоит на ногах только потому, что удары Лазаревых кулаков держат его с двух сторон, как подпорки.
– Лазарь, не надо, ну пожалуйста! Пожалуйста! – закричала она.
Кричать ей было больно: она исцарапала губы о наст, когда упала в снег. Но она не чувствовала боли, не чувствовала, что кровь течет у нее по подбородку. И что нога болит, больше не чувствововала тоже.
Вскочив, Глаша бросилась к Лазарю. Кульдюм свалился к его ногам, он наклонился и, схватив за грудки, поднял его со снега, как тряпичную куклу.
– Оставь его!
У Глаши заложило уши от собственного крика. Но она не была уверена, что Лазарь ее слышит.
Все-таки он услышал. Он замер, обернулся. Кульдюм повис у него в руках, наверное, уже без сознания.
– Отпусти его, Лазарь, пожалуйста, – сказала Глаша. На этот раз еле слышно сказала: она сорвала голос. – Тебя же никогда не выпустят. Из-за этого!