Нина умчалась, Софья посмеялась немного и тут же забыла о сказанном. Но несколько дней спустя, находясь одна в пустом репетиционном классе (аккомпаниатор где-то задерживался), она забавы ради села за рояль и начала напевать арию Купавы из первого действия.
Ария была красивой и, как и исполненная ею когда-то партия Виолетты, писалась для колоратурного сопрано, но Софья не сомневалась, что споет ее без труда. Преподавательница Софьи из Неаполя, госпожа Росси, в свое время уверяла свою воспитанницу, что, научившись петь бельканто, любую русскую оперу «с ее кошмарными, тяжелыми средними регистрами, cara mia!» она исполнит с легкостью. И Софья чувствовала, что это в самом деле так. Во всяком случае, напевая сейчас арию Купавы, она не испытывала ни малейших затруднений на верхних нотах и, обрадовавшись, запела в полный голос, все громче и громче, увлекаясь звонкой, светлой, беззаботной мелодией: Купава, утешая безнадежно влюбленную Снегурочку, не может скрыть своего счастья — она ждет жениха, Мизгиря. Беспечно нащупывая голосом высокие ноты, Софья от души взяла головокружительное «ля» верхнего регистра, держала его до последнего… и опомнилась, лишь услышав мягкие аплодисменты от дверей. По спине пробежали мурашки; она испуганно сняла руки с клавиш рояля и обернулась. На пороге стоял Альтани, а из-за его спины выглядывали изумленные лица артистов.
— М-м, недурно, мадемуазель Грешнева, весьма недурно, недурно, недурно… — задумчиво пробасил Альтани, резким жестом оборвав Софьины неловкие извинения. — Я уж вижу, что вы сами себе аккомпаниатор. А ну-ка, освободите инструмент…
Смущенная донельзя Софья встала из-за рояля. Альтани по-хозяйски уселся за него, взял несколько аккордов и невозмутимо попросил:
— Ну, коль уж вы сами так замечательно распелись, то давайте-ка мне сейчас арию Татьяны. Вот эту, из первого действия, «Пускай погибну я…»
Софья машинально, не задумываясь, взяла дыхание. И тут же вспомнила, как лет пять назад, когда еще все они были вместе, Анна примчалась в Грешневку после первой постановки «Евгения Онегина» в стенах Московской консерватории. «Соня, Чайковский написал оперу по „Евгению Онегину“. Я была на премьере, это такое чудо, послушай…»
Арию Татьяны Софья выучила с напева сестры и именно ее исполнила в ярославском театре, добиваясь приема в актерский состав. Позже, уже в Париже, она пела ее в гостинице, собрав под окнами целую толпу зрителей. И даже синьора Росси, профессор бельканто, весьма пренебрежительно относящаяся к русской опере, прослушав в Софьином исполнении арию Татьяны, вынуждена была признать, что «этот ваш Чайкоффски небезнадежен, veramente!»
Софья пела привычно, не затрудняясь ни на минуту на любимых высоких нотах, но к середине уже начала чувствовать, что происходит что-то не то. К концу арии она убедилась в этом окончательно. А когда прозвучали последние ноты, Софья мельком взглянула на двери, увидела белое, как стена, застывшее лицо Нравиной, широкую улыбку Ниночки Дальской и поняла: только что сделана одна из самых больших ошибок в ее жизни.
— Та-а-ак… — протянул Альтани, поворачиваясь к Софье и внимательно, словно впервые увидев, вглядываясь в ее взволнованное лицо. — Та-а-ак… Сколько вам лет, мадемуазель Грешнева?
— Двадцать два.
— Недурно, недурно. Что ж, в кои-то веки Татьяна в Большом театре будет несколько… м-м… соответствовать своим годам.
— Иполлит Джакомович!!! — ужаснулась Софья, увидев перекошенное лицо Нравиной. — Вы же не хотите сказать, что…
— Я ничего не собираюсь говорить, — брюзгливо отозвался Альтани. — Я жду вас в классе завтра в эти же часы, попробуем посмотреть всю партию. И если посмеете опоздать, отправлю в хор! Уж эти мне утренние репетиции, никогда не дождешься вовремя певицы! «Ах, я устала, я проспала, я пела спектакль…» Ничего не знаю, чтобы в десять как штык!!! — И он быстрым, слегка подпрыгивающим шагом покинул класс.
Как только за дирижером закрылась дверь, к Софье кинулись молодые актрисы, и от урагана восторженных воплей, поздравлений, советов и смеха у нее чуть не отказали ноги. Падая в кресло у стены, она еще успела заметить, как Нравина в окружении своих подруг покидает комнату, и тут же вскочила снова.
— Соня, куда вы?! — схватила ее за руку Ниночка Дальская.
— Как куда?! Господи, зачем же… Я должна бежать, сказать, что не хотела этого… Я ведь не хотела, Нина, честное слово! Что теперь подумает Аграфена Ильинична, да я же… Я никогда не собиралась петь Татьяну, у меня в мыслях не было…
— Соня, это глупо! — решительно заявила Нина, силой удерживая рвущуюся к дверям Софью, в то время как остальные актрисы с изумлением наблюдали за происходящей борьбой. — Такой случай бывает раз в жизни, грешно им пренебрегать, к тому же… здесь все свои, и я скажу… Ведь Нравиной уже за сорок, и очень сильно за сорок. Слов нет, ее сопрано просто бесподобно, но, знаете ли… когда она в сцене с няней так решительно усаживается в кровать всеми шестью пудами и развешивает на две стороны свои коровьи…
— Нина!!! — в ужасе завопила Софья, но ее крик утонул в дружном хохоте десятка девушек. К тому же хорошее воображение Софьи сразу нарисовало предложенную подругой картину, и она невольно улыбнулась.
— Все в свое время, милая, нужно уметь достойно приходить и… достойно удаляться, — важно заявила Нина, когда все отсмеялись. — К тому же вы состоите на жалованье, и приказ дирижера театра для актрисы закон! Так что придется завтра быть в классе в назначенное время, и помоги вам господь!
Примерно то же самое сказала Анна, когда Софья, кое-как одетая, бледная, со слезами на глазах ворвалась к сестре и с порога поведала о своем очередном несчастье.
— Соня, Соня, как тебе не стыдно гневить бога! Когда ты сюда вбежала в салопе наизнанку и без платка, я подумала, что тебя твой ватажный атаман выгнал из дома! А тут… Надо же радоваться, дорогая, ведь такое случается раз в сто лет! Ты будешь петь Татьяну, боже, я просто не могу поверить!
— И я! И я не могу поверить! — Софья, сбросив прямо на пол действительно вывернутый наизнанку салоп, бурно рыдала на диване. — Боже мой, ну почему со мной всегда случается то, чего я вовсе не желаю! Чего я всеми силами стараюсь избежать! Аня, но хоть ты пойми, что я не готова, не готова петь Татьяну! Ведь это вершина оперной музыки, певицы всеми силами добиваются этой партии, работают, совершенствуют голос, технику, диафрагму… В двадцать два года просто нельзя петь Татьяну, я…
— Ты в девятнадцать лет прекрасно спела Виолетту! В Неаполе!
— О-о-о, дался вам всем этот Неаполь, будь он проклят… Зачем, зачем я тебя послушала и пошла в Императорский театр! Лучше бы играла в провинции какую-нибудь «Гонимую добродетель»… Теперь по прихоти Альтани в театре начнется раскол, все примутся шипеть по углам, Нравина меня в конце концов отравит и будет права, поскольку…
— Соня, рано или поздно через это проходит любая женщина, — грустно произнесла Анна, садясь рядом с сестрой. — Мы, к сожалению, не можем блистать вечно. Любая красавица неизбежно превращается в собственную сушеную или расплывшуюся карикатуру… Самая гениальная актриса или певица с годами потеряет голос, красоту, возможность играть в полную силу… Что ж, такова наша жизнь. Этого нельзя избежать, как нельзя избежать смерти, и, если Аграфена Нравина не совсем глупа, она должна все понять правильно.