— Товарищ подполковник, как это называется? — пошел в атаку Шабанов. — Я после операции, а меня — в инфекционное! Запирают на замок с гепатитными!
— Садись, Шабанов, и успокойся, — хирург демонстрировал свое хладнокровие. — Ты что, с полетов и сюда?
— Я из инфекционного сюда!
— Зачем же гермошлем?
— Чтоб микробы не доставали! — выразительно проговорил он. — Очень удобно! Вместо марлевой повязки.
— Это я понял… Покажи-ка ногу!
Почему-то они все стали называть его на «ты», а еще недавно были вежливыми, обходительными, будто и впрямь с генералом обращались. То ли они действительно поставили ему диагноз, то ли история, приключившаяся, стала общеизвестной и потерялась всякая таинственность вокруг его фигуры, прозрачный стал, свой в доску.
— Видишь, операционный шов у тебя зажил, — умиротворяющим тоном заговорил хирург — будто колыбельную пел. — Никаких последствий не наблюдается, мышца работает отлично. Так что ты годен к строевой! Можешь плясать в присядку. И у меня нет никаких оснований держать тебя в отделении…
— Нет, погоди! — оборвал его Шабанов. — Ты сам недавно был в шоке! Рана за сутки заросла! Тебе что, неинтересно? Это же феномен!
Фамильярное обращение хирургу явно не понравилось, но он стерпел, развел руками.
— В практике встречаются такие случаи… Один на десять тысяч. Физиологические особенности организма.
— Ну ты даешь!.. Значит, науке неинтересно, почему у одного быстро заживает, другой месяцами лежит?
— Мы не занимаемся наукой. У нас лечебное учреждение, чистая практика.
— Понял!.. А где этот, козлобородый? Бегал тут такой, с востренькими глазками?
— Не знаю такого…
— Психотерапевт! Елынский, фамилия.
— Здесь хирургия, ищи в другом месте… Что ты под одежду спрятал? — он указал на живот. — Что там у тебя?
Герман вытащил из-под куртки ручку управления, развернул тельняшку, показал:
— Музейный экспонат… Так куда же мне идти?
— Думаю, стоит обратиться к начальнику медслужбы.
— Тогда уж лучше к козлобородому!
— Дело твое, как хочешь!
Шабанов встал, однако передумал, сел на стул верхом, придвинулся к хирургу.
— Нет, ему ничего не расскажу. Он же шарлатан, по глазам видно. А по бороде, так сила нечистая, как моя бабка говорила… Лучше я тебе открою секрет. Ты еще умеешь удивляться, значит, не пропащая душа… Это совершенно оригинальная методика лечения огнестрельных… да любых ранений. И болезней! Между прочим, без всяких лекарств и оперативного вмешательства.
— Что же ты раньше не хотел открывать секретов? — усмехнулся доктор. — Я же спрашивал.
— Изменились обстоятельства, — уклонился от прямого ответа Герман. — Теперь я принял решение… Короче, должен поделиться всем, что знаю, что увидел там.
— Где — там?
— Ты же знаешь, я попал в мир… Нет, это не параллельный мир, реально существующий… В общем, был в Питере такой ученый, Забродинов Лев Алексеевич, не слышал?
— Доктор?
— Да нет, не доктор — ученый! У него еще есть монография о солнечном ветре. Не читал? Должен был прочитать. Ты похож на человека, читающего монографии!
Видно было, хирург суетится в мыслях, внешне пытаясь сохранить спокойствие.
— Больше всего — на медицинские темы…
— Так вот Забродинов попал в поезд к Колчаку вместе со своими коллегами и лабораторией. В Иркутске ссадили, покровителя, как известно, расстреляли, а ученых просто вышвырнули в голое поле…
— Вы хотели открыть новую методику лечения, — вдруг зауважав собеседника, напомнил хирург.
— Я помню, но если не рассказать предысторию, будет не понятно, откуда что взялось, — возразил Шабанов. — Можно подумать, что они какие-нибудь пришельцы с другой планеты. Дело в том, что человечество настолько разуверилось в собственных силах, что теперь день и ночь ждет помощи или неких откровений только от космических цивилизаций. Или от Бога. Но увы, мы одни во Вселенной, и надеяться можно только на себя. А быть на вечном иждивении у Господа — не достойно человека, рожденного по его образу и подобию.
— Позвольте мне на минуту удалиться? — попросился хирург. — Дам указание хирургической сестре… а потом продолжим. У меня сегодня еще одна операция…
— Да, пожалуйста! Не возражаю, — сделал широкий жест Шабанов.
Он вернулся через две минуты уже и с порога на его лице отразился пристальный интерес.
— Итак, на чем мы остановились?.. Мы одни во Вселенной?
— Нет, на том, что люди… Одним словом, небольшая, дружная община, в гостях у которой я побывал, — земные люди. Оторванные от нашего мира, избегнувшие все его пороки и заблуждения, они сумели сохранить человеческое лицо и совершенно иное представление о мире…
— Какое, например? — уточнил хирург, поглядывая на часы.
— Детское.
— То есть, неразвитое?
— Мне вначале так и показалось, — признался Герман. — Когда приходишь к ним неожиданно, это шокирует. Я подумал, сумасшедший дом какой-то. Взрослые люди, а бегают, как дети — вприпрыжку, играют в прятки, в догонялки и смеются, веселятся над такими пустяками! Они умеют искренне радоваться! Радуются вещам, которые у нас вызывают по крайней мере безразличие… Знаешь, я недавно выбросил телевизор. Пытаются рассмешить, но вместо веселья вызывают только омерзение и ярость. Нет, раньше я смотрел, и ничего, а как вернулся оттуда — ужаснулся! Как же можно смеяться над пошлостью, над извращениями? Это же совсем не смешно, плакать надо, однако люди смеются… Вот ты иногда чувствуешь желание сделать глупость, несуразность, нелепость?
Хирург пожал плечами.
— Мы же взрослые люди, капитан… Что за детский сад?
— А попробуй! И увидишь мир другими глазами… Я знаю, у тебя тяжелая профессия, даже страшная. Человеческие страдания, кровь, живые, пульсирующие органы перед глазами… Работа не для слабонервных.
— Да, надо иметь соответствующий характер. Ну и хладнокровие, не меньшее, чем у пилота.
— Но если при этом будет детское сознание…
— Мне еще рановато впадать в детство, — как-то натянуто усмехнулся хирург. — Хотя можно на пенсию.
— Положение не позволяет? Окружение!.. А в том мире все можно! Там настоящая свобода. Это когда не нужно прятать свои чувства! И они выражают их, как дети, или как пьяные: что на уме, то и на языке…
— Вы намеревались открыть какие-то тайные рецепты, — напомнил хирург и снова посмотрел на часы.