Book.

Я в полном дерьме. «Estoy en la mierda».

В отличие от вовремя уехавшего Алекса, в отличие от Жюля и Джима, в отличие от моего араба-следователя. У него хотя бы существует стройная картина происшествия, причина и следствие движутся в нужном русле, никуда не отклоняясь, свидетели расставлены по местам, хронометр не вступает в противоречие с рулеткой, сантиметры отражаются в секундах, метры – в минутах; вопрос мотива – вот что его волнует. Но мотив может быть любым – он имеет дело с иностранкой, ведущей растительную жизнь в чужой стране. Ее прошлое (в ее стране) – скрыто от глаз, а оно может быть любым, даже самым невероятным. Так почему бы не предположить, что мы с Фрэнки были знакомы много лет назад; мы были знакомы, а это уже повод для убийства. Мы повздорили на почве выяснения отношений – а это уже повод для убийства. Я хорошо ориентируюсь в пространстве города и форта – а это уже повод для убийства. Я существую, а это уже повод для убийства.

И мне не за что ухватиться, не на что опереться.

Разве – на стену в камере, днем она отдаляется на положенное ей расстояние в десять шагов и становится просто стеной. Чтобы хоть чем-то занять себя и на какое-то время отвлечься от дурных мыслей, я черенком ложки выцарапываю на ней что-то вроде кроссворда, или скорее сканворда:

Не все в этом кроссворде (сканворде) меня устраивает, иногда он дает ложные ключи, а иногда – и вовсе никаких. То, что Фрэнки лепится к бритве, – вполне понятно. То, что Жюль и Джим лепятся друг к другу (так же, как и Хасан и Хаким), – вполне понятно. Негативы и спички размещены рядом, что не противоречит истине, старый форт находится там, где ему и положено находиться – в темноте. Но объединять форт с Фатимой, а предателя-дядюшку со спичками – верх глупости. Шамсуддин тоже не имеет никакого отношения к негативам. Таких логических провалов не так уж мало, они заслоняют общую картину, которая, несомненно, имеется.

В голове у настоящего убийцы.

Все бы волшебным образом преобразилось, если бы имела место сноска под звездочкой, вот так:

– выпишите из слов буквы с порядковыми номерами и узнайте зашифрованное слово.

Зашифрованное слово – имя убийцы, но порядковые номера не проставлены, так что комбинация букв может быть любой. Вариантов ее расшифровки слишком много, а потому – не существует вовсе.

В кроссворде (сканворде) есть и другие предметы, не такие значимые, после каждого допроса их появляется все больше. Я сношу на стену все, что удается узнать у следователя; все, о чем он упомянул хотя бы вскользь. Это лишь вносит путаницу, количество слов по горизонтали и вертикали увеличивается, их странные сочетания вызывают у меня улыбку (я еще не разучилась улыбаться, надо же!) и сожаление о том, что я не великий Мегрэ.

И не великий Коломбо из фильмов про Коломбо

Насколько хватит стены?

И закончится ли она раньше, чем меня окончательно признают виновной в убийстве Франсуа Пеллетье?

* * *

…Время свидания – пятнадцать минут Неоправданно много для трусишки Доминика, моего друга Доминика Флейту.

Я уже почти забыла о его существовании. Доминик остался в прошлой жизни. Там, где по вечерам читают газету «Фигаро» на открытой террасе и (между переменами блюд) сожалеют о невинных жертвах очередного террористического акта. Террор, терраса – слова, которые начинаются одинаково, начинаются за здравие, а кончаются за упокой, я стала большим специалистом по словам.

Большим, большим специалистом.

Где-то совсем рядом – бело-синяя Эс-Суэйра, волны, ветер, воздушные змеи, футбол в свете прожекторов (я до сих пор не внесла в кроссворд слова «футбол» и «серфинг»), но Доминик – не олицетворение Эс-Суэйры. И никогда не был ее олицетворением – даже в лучшие времена. Даже во времена, когда я была свободной и не знала ни о существовании Алекса Гринблата, ни о существовании бедолаги Фрэнки.

За то недолгое время, что мы не виделись, толстяк осунулся и заметно похудел. Но не стал от этого лучше, совсем напротив: дряблая кожа складками висит на щеках (складки не в состоянии скрыть даже отросшая щетина), рот выгнулся подковой, глаза впали. Доминик явился на свидание в своей излюбленной гавайской рубахе две пуговицы оторваны и слава богу, что догадался не напяливать бейсболку.

От Доминика прет козлом гораздо больше, чем когда-либо.

– Ну у тебя и видок! – говорю я вместо приветствия.

Доминик пытается улыбнуться – ничего хорошего из этого не выходит. Нижние концы подковы лишь слегка разошлись и снова встали на место, складки на щеках дрогнули, глаза увлажнились. Неужели он сейчас расплачется?

– Не нужно, Доминик. Пожалуйста.

– Как ты, Сашa?

– Меня обвиняют в убийстве, разве ты не знаешь? А в остальном – все в порядке. Лучше расскажи мне про себя. Как отель?

– Отель? Что может случиться с отелем?

– Кондиционеры работают?

– Кондиционеры? А, да…

Доминик вынимает из кармана огромный и не слишком чистый носовой платок. Только бы не стал прикладывать его к глазам! – я сама готова расплакаться. Нет, все обошлось, платок понадобился для того, чтобы промокнуть вспотевшие лоб и шею.

– Много народу приехало?

– Нет. Никто пока не приехал.

– Фатиме, наверное, тяжело, бедняжке. Сразу столько работы на нее навалилось.

– Она не жалуется. Когда ты вернешься…

– Вряд ли я вернусь, Доминик. Вряд ли это случится скоро.

Черт возьми! Я не собиралась обсуждать с впечатлительным толстяком свое положение, неожиданный визит с самого начала тяготил меня, что нового может сказать Доминик чем он может меня поддержать?

Доминик переживает. Страдает. Выглядит беспомощным. как младенец, только что оторванный от груди. Немудрено – многое, очень многое в отеле делалось под моим присмотром, старенький автобус тоже висел на моей шее, и поездки в аэропорт за туристами, и поездки на рынок за продуктами, и пожарная безопасность.

– Не говори так, Сашa!..

– Мы оба это знаем.

Доминик знает даже больше, чем знаю я. Уж слишком похоронная у него физиономия. С такой физиономией провожают в последний путь любимую собаку породы золотистый ретривер. Или выслушивают от врача дежурное: «Вашей жене (теще, свояченице) осталось не больше двух недель, говорю вам это, как близкому родственнику. Все, что мы можем, – облегчить ее страдания обезболивающими средствами Но шансов никаких. Никаких».

– У меня нет шансов выбраться отсюда? – Я надеюсь на чудо. Надеюсь на то, что Доминик знает ответ, который бы меня устроил. Просто потому, что надеяться больше не на что. Никто не придет и не спасет меня, в самый ответственный момент бог из машины не появится.