Он пошел в прихожую, натянул куртку, обвязал вокруг шеи теплый шарф. Лицо его застыло выражением изумленной задумчивости, все движения были замедленны, будто он боялся расплескать попусту возникшие после разговора ощущения. Диля закрыла за ним дверь, вздохнула, пожала плечами – даже спасибо не сказал. Эгоист. Будто ей делать больше нечего – только и заниматься его глупыми мужскими сомнениями. То же мне нашлась добрая тетенька – мигрантка из ближнего зарубежья. Хотя чего себя ругать? Никто за подол не тянул в это щекотливое дело ввязываться…
Впрочем, ничем щекотливым это путешествие за истиной вроде как и не должно было обернуться. Гриша заехал за ними после обеда, и они приятно прокатились по зимнему городу, весело взирая на стылость улиц из теплого салона машины. Свернув с центральной улицы и проехав еще немного, Гриша остановил машину около небольшого старинного особнячка, мотнул головой в сторону витого чугунного крыльца:
– Это здесь… Неплохо магистр устроился, правда?
– Ну, я пошла? – бодреньким голосом спросила Диля, доставая из сумочки зеркальце и помаду. – Как ты думаешь, сойду я за жену богатого таджика?
– Хм… Звучит даже странно…
– А чего странного? У тебя слово «таджик» ассоциируется только со стройкой, черной затертой шапочкой и клетчатым баулом? Таджик-миг рант, мигрант-таджик, презренный гастарбайтер…
– Погоди, погоди-ка… – нетерпеливо махнул на нее рукой Гриша, всматриваясь в ветровое стекло, – кажется, лицо знакомое… Точно, это ж Марио!
Бодренько подпрыгнув с сиденья, он выскочил на улицу, раскрыл объятия бредущему по скользкому тротуару мужчинке довольно странного вида. Худенький, смуглый, скукожившийся, как вяленный на солнце инжир, в нелепом лисьем треухе на голове, мужчинка поначалу дернулся из Гришиных объятий, потом вытянул шею из толстой перемотки шарфа, блеснул белозубой улыбкой:
– Салют, Гриш-ь-ь-я!
– Марио! Привет! Ты как здесь оказался?
Небрежным жестом Гриша захлопнул дверцу машины со своей стороны, и продолжения их разговора Диля уже не услышала. Да и чего там слышать? Скорее всего, привычный обмен расхожими фразами, вроде того, как дела – нормально – а у тебя – да тоже ничего. Но как Гриша старательно перед этим Марио выплясывает! И руками машет, и улыбается, будто родного отца встретил, и глазами блестит… А вот быстро-быстро закивал, с чем-то соглашаясь. И расхохотался чересчур весело, запрокинув голову назад. А уж как рукой помахал на прощание – вообще песня отдельная. Как президент, сходящий с трапа самолета.
– Это Марио, программист, он у нас на фирме по договору работал… – садясь в машину и поеживаясь от уличного холода, небрежно бросил он Диле.
– Ага. Трудовой мигрант, значит. Гастарбайтер.
– Ты что?! С ума сошла? Он же итальянец! – удивленно повернулся он к ней.
– Так я и говорю – гастарбайтер… Тоже, как и я, из другой страны приехал, и тоже на работу. Какая разница-то? – сощурившись, глянула она ему в глаза. – Или есть разница?
– Да ну тебя! Любишь же ты… под кожу залезть. И вообще, не пойму – ты сейчас обиделась или пошутила?
– Да ладно… Ни то ни другое. Чтобы понять, надо в моей шкуре оказаться. Из каждой отдельно взятой шкуры на этот вопрос отдельный взгляд имеется. И ваш взгляд на наши разные шкуры – тоже отдельный. Многоликая такая толерантность получается…
– Чего? Не понял я… При чем тут толерантность?
– Ладно, Гриш, я пошла. Ты не забыл, зачем мы сюда приехали?
Она торопливо вышла из машины, ругая себя за неожиданное высказывание. А в самом деле, чего она больше хотела – пошутить или обидеться?
Живьем Альберт Чумаков оказался еще несимпатичнее. Наверное, прежде, чем пустить под камеры, его гримируют по два часа? А может, на фоне довольно устрашающей обстановочки он так невзрачно выглядел – какие-то черные и красные тряпицы с непонятными символами развешаны по стенам, огромные пучки сухих трав по углам торчат, а еще множество непонятных предметов разместилось на полочках – медные ступки, цветные флаконы, еще какие-то подозрительного вида посудины. От пряного духа свечи на столе тут же перехватило горло, и Диля поначалу не могла вымолвить ни слова, только пялилась в белое сытое лицо магистра, наполовину прикрытое жидкой мелированной челочкой, которую он время от времени нежно поправлял, старательно растягивая узкие губы в ласковой дежурной улыбке (лучше бы и не улыбался вовсе, не нагонял дополнительной жути).
Хотя, надо отдать должное магистру, разговор пошел как раз по заданному Дилей руслу. Что и говорить, очень сговорчивым оказался магистр. И десяти минут не прошло, а она уже выскочила в маленькую приемную, где в мягких креслах ожидали своей очереди страждущие приворотов-отворотов и других психологических изнасилований дамочки, быстро натянула куртку и бегом припустила к выходу. Неприятное местечко, лучше здесь не задерживаться, а то пристанет какая-нибудь случайная порча или сглаз, ходи потом с этим хозяйством всю жизнь.
Плюхнувшись рядом с Гришей на переднее сиденье, она перевела дух, посмотрела на него весело:
– Ну все! Эксперимент, можно сказать, удался! Магистр соизволил согласиться на обман. Сказал, чтобы я и дальше внушала мужу, что блондинистая пассия его приворожила. А он вроде как ее ворожбу подтвердит, когда муж к нему за истиной придет. И фотографию «пассии» взял. Правда, предупредил, что такой вариант будет стоить дороже…
– Ничего себе… – моргнул ресницами, как обиженный ребенок, Гриша.
– Ага. Представляешь, что творит? С меня деньги за прием взял, потом бы с «мужа» еще содрал… А за что, собственно?
– Да при чем здесь деньги? У меня, можно сказать, вся личная жизнь под откос пошла. Вот взять бы и заехать ему в харю…
– Не советую. Там, у входа, уже две хари стоят, охранники его, наверное. Пока ты до его личной хари доберешься…
– Ладно, поехали домой. Все ясно. – Он резко повернул ключ зажигания. – Все ясно…
– Пап, ты же обещал в кафе! Я не хочу домой! – возмущенно запищала с заднего сиденья Машка.
– Ну, в кафе так в кафе…
Диля и не считала, сколько Алишер с Машкой уплели в том симпатичном детском заведении пирожных с шоколадными рожицами. Хорошо, хоть пепси-колы не запросили. Весь режим питания насмарку пошел. Гриша сидел за столиком грустный, молчал, смотрел в одну точку, потом развернулся к ней резко:
– Как ты думаешь, Ларка меня простит?
– Я думаю, да, – очень серьезно ответила Диля. – Она тебя все равно любит. Несмотря на то что ты такой придурок и маменькин сынок.
– Ларка сама это говорила? В смысле, что любит?
– Да. Говорила.
– А… Когда она приезжает?
– Я не знаю точной даты… Может быть, завтра.
– Уже завтра? Хорошо… Я сейчас ей огромный букет цветов куплю. Она спросит – откуда, и ты скажешь, что я приходил. Только об эксперименте – ни слова, поняла? Будто бы я сам так решил. А потом уж я сам…