– А вот еще: мне говорили, что у вас в имении гостил некий Махарадзе из Батума, так вот он как будто может что-то знать…
Княгиню будто подменили. Она окончательно проснулась, вытаращила на Бориса круглые, выпуклые, как у попугая, глаза и поджала губы. Лицо ее стало так подозрительно-недовольно, будто она по нечаянности проглотила лягушку и еще не разобралась в своих чувствах по этому поводу.
– Какой еще Махарадзе? Не знаю такого! – И тут же она позвонила в колокольчик и протрубила мгновенно возникшей девушке: – Покажи гостю его комнату! Ту, красную, в дальнем крыле!
К этому времени уже изрядно стемнело. Хотя в доме было электричество, длинные извилистые коридоры не освещались, и девушка вела по ним Бориса со свечой в руке. Неровное пламя свечи вызывало к жизни странные живые тени, создавало ощущение тайны и неясного страха.
Девушка вдруг обернулась к Борису, прикрывая свечу рукой. Ее некрасивое блеклое лицо от слабого колеблющегося освещения стало совсем уродливым и каким-то зловещим.
– Зря вы, барин, здесь ночевать остались, – еле слышно проговорила девушка, – нехороший здесь дом. Особенно в том крыле, где вас поселили, – там и вовсе не хорошо…
– Что ты, милая, выдумываешь! – усмехнулся Борис, стараясь напускной веселостью развеять мрачное настроение дома. – Что же здесь такого нехорошего?
Горничная расслышала легкую насмешку в его голосе и обиженно произнесла:
– Вот вы, барин, насмехаетесь, а как Егор Егорыч-то старого барина увидел, так еле его в чувства привели! Сперва водой брызгали, а потом уж, как очувствовался, чаю чуть не целый самовар выпил, тогда только успокоился!
– Кто это – Егор Егорыч?
Девушка посмотрела на него как на дикого: как можно не знать таких общеизвестных вещей!
– Егор Егорыч – дворецкий! Вы же его видели.
Борис представил себе внушительного важного дворецкого, лежащего на полу без чувств, и восхитился.
– Кого, говоришь, он увидел?
– Да старого барина же! Идет по коридору, как на портрете!
– А что же барина самого в живых нет?
Девушка снова поразилась неосведомленности Бориса:
– Да что вы! Его уж лет пятнадцать как похоронили. Здесь же, в имении, возле часовни, – знаете, часовня на краю парка, на утесе? Возле этой часовни похоронили и памятник поставили… Около часовни этой ночью никто не пройдет, ни за какие коврижки!
– А что, там тоже нехорошо? – догадался Борис.
Девушка подозрительно на него покосилась – опять, что ли, насмехается, – но, не заметив усмешки, ответила:
– Еще как нехорошо! Там иногда и старого барина видят, и женщину белую… Там совсем плохое место! Егор Егорыч говорил, что оттуда барышня молодая бросилась, от любви… прямо из окна – и в море! Часовня же на утесе стоит, прямо над морем…
Борису надоели местные ужасы, и он решил направить словоохотливость прислуги в более интересное русло:
– А ты не видела ли, красавица, с месяц назад, когда барыня из Батума вернулась, с ней вместе гость приехал на коляске – с усиками, в черкеске…
Девушка оглянулась, будто проверила, не подслушивает ли ее кто, и почти шепотом ответила:
– Барыня не велит никому про ее гостей рассказывать, сердится очень! А только я вам точно скажу, что гость этот был нехорош!
– Что ж он, призрак, что ли, был?
– Да полно вам, барин, насмехаться-то! Какой же он призрак? Разве призраки-то на колясках ездят да арбузы едят?
– Так чем же он был нехорош? – настойчиво расспрашивал Борис, потому что только сейчас разговор становился интересным.
– А тем и нехорош, что к часовне ходил…
– К той, где белая женщина? – Борис почувствовал разочарование – скорее всего девчонка врет, чтобы поболтать с ним подольше.
– К той самой! – с торжествующим видом произнесла горничная, думая, что теперь уж скептику-барину крыть нечем.
– Так, может, у него с этой белой женщиной свидание было уговорено?
– Да полно вам! – Девушка с досадой махнула рукой, чуть не погасив свечу. – Экий вы насмешник!
– Когда же он к часовне ходил?
– Да вот как приехал, так вечерком и пошел. Я в окошко выглянула – смотрю, идет по парку, и прямо к часовне – видно, дорогу знает…
– И долго он у вас гостил?
– Нисколько и не побыл. Утром к мечети пошел, а уж оттуда не вернулся. А барыня не велели никому про гостей рассказывать… ой, батюшки, а я-то разболталась!
– Ты не бойся, красавица! – успокоил девушку Борис. – Барыня не узнает. А только ты мне еще скажи. Что за мечеть такая?
– Что за мечеть? Известно какая – татарская. Татары в ней Аллаху своему молятся…
– Это я знаю. Где же мечеть та, куда гость ваш ушел?
– Недалеко. От ворот версту пройти – там мечеть и будет. А вот и комната ваша. – Девушка отворила скрипучую дверь и провела Бориса в комнату, вид которой при слабом таинственном отблеске свечи мог действительно вызвать мысли о привидениях и вампирах.
Узкое окно, разделенное на мелкие клетки свинцовым переплетом сложного и фантастического рисунка, неохотно пропускало лунный свет и отбрасывало на стены и пол причудливые блики. Частично окно это было завешано темными тяжелыми шторами, и такие же темные драпировки украшали частью стены комнаты и необычно широкую кровать с деревянной резной спинкой.
Горничная поспешно дернула широкую шелковую ленту возле двери, и комнату залил электрический свет. Все готические страхи моментально рассеялись. Действительно, комната была красной – темно-красные портьеры, такие же шторы на окнах, бордовые штофные обои стен. Вид у комнаты был достаточно нежилой, но это Бориса не огорчило. Постель была свежей, и он изрядно устал, так что, едва девушка закрыла за собой дверь, лег и заснул как убитый.
Борису снилась ранняя весна. Он подъезжал на крестьянской телеге к старинному имению своей тетки. Неужели Вари нет уже здесь?
– Вот, барин, вот они – Горенки! – повернулся к нему заросший до самых глаз возница, – дальше уж ты сам иди, мне несподручно.
Борис спрыгнул с телеги, крестьянин хлестнул свою клячу вожжами и поехал своим путем.
Борис вспоминал эти места. В детстве они жили здесь с сестрой два или три лета. Вот огромный дуб, посаженный после Полтавского сражения… возле него нужно свернуть направо, и скоро будет виден господский дом.
И дом показался. От него еще кое-что осталось – стены были целы, и крыша тоже. Окна выбиты все до одного, да и рамы выломаны. Двери разрублены на куски – видно, для крестьянских хат они слишком велики, а на дрова неудобны.