После секундной паузы она продолжила:
— Валерий Иванович будет рад принять вас в любое время. У вас есть наш адрес?
Лола проснулась от духоты. Перина, на которой она спала, была старой и очень пыльной. Лола чихнула тихонько, как кошка, и села на постели. Занавески, сизые от старости, были плотно задернуты, но сквозь них пробивался солнечный свет — значит, сейчас отнюдь не рано. В комнате никого не было. Лола потянулась, при этом пружины старой кровати предательски заскрипели, и оглядела себя. На ней была надета старушечья ночная рубашка с длинными рукавами и высоким воротом, плотно стягивающимся у горла. Лола пощупала ветхий материал, в памяти всплыло забытое слово «бумазея».
Она выпрыгнула из кровати и подошла к большому настенному зеркалу в деревянной раме, проеденной жучком. Зеркало тоже было очень пыльное и мутное, но все же Лола разглядела себя и очень расстроилась.
Она похудела, пока сидела у бандитов — от страха и плохого питания, под глазами залегли синие тени, и волосы выглядели отвратительными темными сосульками.
Вчера ночью, когда Маркиз привез ее в ату квартиру, Лола была одержима лишь одной мыслью — найти ванную комнату и уединиться в ней часа на два. Квартира оказалась коммунальной, на все ее вопросы Маркиз только мотал головой — мол, завтра все узнаешь. Не зажигая света в коридоре, он протащил Лолу в ванную. Сама ванна была желтая от старости, но газовая колонка работала, и из крана потекла относительно теплая вода. Маркиз велел Лоле вымыться как можно быстрее и не греметь тазами, которые были развешаны по стенкам ванной комнаты в неизмеримом количестве.
Ее театральный костюм превратился в грязную тряпку, Лола сложила его в пакет, чтобы потом выбросить. Маркиз принес ей вот эту ночную рубашку, и Лола провалилась в сон.
Скрипнула дверь, и на пороге появился Маркиз с двумя дымящимися чашками кофе. Лола взяла чашку и уселась на кровати, поджав ноги.
— Что это за берлога? — нарушила она молчание.
— Это комната моей бабушки, — признался он, — она давно умерла. А в квартире еще много народа живет, и они все время меняются. Сейчас они все на работу ушли, только тетя Зина, соседка, осталась. Но ты все равно из комнаты не выходи.
— А как же? — Лола выразительно поморщилась.
— Ну, проскользнешь тихонько, а так не шляйся.
— Что мы тут делаем?
— Скрываемся, — объяснил Маркиз. — Я в этой квартире уже несколько месяцев не был, так что выследить ее никто не мог.
Мне надо обдумать, что делать дальше. А ты не вздумай никому звонить.
Лола поставила чашку на стол и прошлась по комнате.
— Нравится? — усмехнулся Маркиз.
— Ничего себе интерьерчик, для старой советской пьесы подходит. «Платон Кречет», например, или «Все остается людям».
— Для тебя там роли не найдется, — поддразнил Маркиз. — Там все женщины положительные, с партийным стажем, думают только о работе и считают, что секса у нас нет.
— Если надо, я и такую сыграю, — обиделась Лола.
— Ну ладно, я сейчас в магазин выйду, а ты напиши, что нужно самое необходимое из одежды. А пока... — Маркиз залез в шкаф и протянул Лоле старушичий длинный халат из темно-бордовой фланели.
Она затянула поясок, по привычке покрутилась перед зеркалом, потом с отвращением расчесала волосы гребнем и заколола их старушичьими шпильками, валявшимися на подоконнике.
— На Арину Родионовну сильно смахиваешь, — веселился Маркиз.
Когда он скрылся за дверью, Лола рассерженно плюхнулась на кровать. Что он к ней цепляется? Не хотел бы — не спасал!
Она еще немного подумала и с изумлением поняла, что Маркиз злится за вчерашний эпизод в машине.
Макс немного покрутился в толпе на Невском, чтобы выяснить, нет ли за ним слежки. Дошел до угла Владимирского, где раньше было знаменитое кафе «Сайгон».
Сколько времени провел он здесь, потягивая крепкий ароматный кофе из щербатых чашечек с выразительной надписью «Общепит», разговаривая о книгах и рок-музыке!
Ленька, друг детства, приносил редкие записи, импортные пластинки — пласты или диски, как их тогда называли, — болгарский «Балкантон», гэдээровская «Этерна», венгерская «Омега», очень редко — настоящие западные...
Сейчас на месте «Сайгона» был какой-то заурядный магазин, а стоило бы восстановить то кафе...
Свернув на Владимирский, Макс еще раз профессионально проверил, нет ли за ним слежки. На первый взгляд, все было в порядке. Он прошел проходным двором на улицу Рубинштейна, там остановил частника и назвал адрес неподалеку от детективного бюро, но на соседней улице — чтобы водитель, в случае чего, не мог вывести преследователей прямо на «Альтернативу».
Выйдя из машины, Макс снова огляделся. Улица, на которую он приехал, была безлюдна, так что любое наружное наблюдение исключалось, да и за машиной никто не следил — Макс всю дорогу посматривал в зеркало заднего вида.
Успокоившись, он свернул за угол и зашагал к агентству.
Переулок, по которому он шел, был разрыт — по неизменной российской традиции меняли какие-то трубы.
«Город уже другой, — подумал Макс, — даже страна другая, а ямы и колдобины все те же».
Пробираясь по краю глубокой траншеи, он смотрел под ноги, чтобы не споткнуться о камень и не свалиться в грязь, но тем не менее оступился и сильно покачнулся, едва удержав равновесие.
И в ту же секунду услышал характерный звук, который ни с чем не мог спутать, звук, который ему пришлось часто слышать во время службы в Иностранном легионе, звук, который не раз снился ему потом в ночных кошмарах, — звук пули, ударившейся в каменную стену.
Краем глаза Макс увидел выбоину, появившуюся на стене дома на уровне его головы, и понял, что не споткнись он, не потеряй на долю секунды равновесие, — ,лежать бы ему сейчас в траншее с пробитым пулей черепом.
Думала об этом одна часть его сознания.
Другая часть отдавала телу мгновенные и безошибочные команды. Макс сгруппировался, скатился в ту самую траншею, которую до этого старательно обходил, и пополз по ее дну, чтобы оказаться как можно дальше от линии огня.
По выбоине в стене он приблизительно определил позицию снайпера: стреляли из окна верхнего этажа дома напротив агентства.
Макс отполз как можно дальше от того места, где его чуть не подстрелили, и, увидев посреди улицы вагончик-бытовку строителей, воспользовался им как прикрытием, перебежал переулок и прижался к дому, в котором засел снайпер. Здесь была мертвая зона — стрелок не только не мог попасть в него, но не мог его даже увидеть, не высунувшись из окна. Двигаясь вдоль самой стены, Макс вошел в подъезд и поднялся по лестнице на верхний этаж. С последней лестничной площадки узкий металлический трап вел еще выше, на чердак. Макс осторожно вскарабкался по железным ступенькам и чуть-чуть приоткрыл квадратную дверцу, стараясь не скрипнуть петлями.