Надо было отдать его златолицым.
— Ты говоришь прежде, чем я тебе разрешил, — оборвал его жрец, — ты говоришь прежде, чем подумал. Киргиз привез дурь... наркотики. Очень много. Так много, как никогда еще не было. Он должен отдать товар нам.
Лицо человека со шрамом передернулось.
— Разве могут благородные сураи пачкать свои руки дурью?
Великий жрец повернулся к нему лицом и тихим яростным голосом сказал:
— Ты не умеешь слушать. Я уже сказал тебе: не говори прежде, чем я позволю. Думаешь, это ты решаешь, что могут и чего не могут делать благородные сураи? Нас мало, мы слабы И чтобы стать сильнее, нам нужны деньги, много денег. Очень много денег. Если для этого нам придется торговать дурью, мы будем это делать. Если для этого нам придется жрать дерьмо, мы и это будем делать. Нет того, что мы не сделали бы ради нашей великой цели! Ты это понимаешь?
— Я это понимаю, но эта грязь может испортить сияние нашей цели...
— Нет, ты все-таки не понимаешь, — тяжело вздохнул жрец и, неожиданным молниеносным движением выбросив из рукава узкий стальной клинок, вонзил его под ребра своему строптивому собеседнику.
Тот дернулся, широко открыл глаза, потянулся к горлу жреца, но взор его уже погас, изо рта потянулась струйка крови, и он бездыханным откинулся на мягкое сиденье «мерседеса».
— Нет ничего, чтобы мы не сделали ради нашей великой цели! — назидательно проговорил великий жрец, повернувшись к остальным своим приближенным, в безмолвном ужасе наблюдавшим за происходящим. — Поехали!
Надежда только диву давалась — до чего быстро старухи взяли в оборот Шошу. Они прихватили его у будки сапожницы, и тетя Вася тут же начала допрос на ассирийском языке.
Шоша сначала удивился, потом сделал слабую попытку вырваться из старушечьих когтей, но не тут-то было. Парень был полностью деморализован тети-Васиным знанием ассирийского языка и чувствовал к неизвестной настырной старухе если не доверие, то уважение.
Как выяснилось тотчас же, Галия-то понимала по-ассирийски прекрасно, а вот Шоша язык знал неважно, поэтому для удобства решили перейти на русский.
— Скажи, пожалуйста, Шоша, на каком языке проходят ваши богослужения? — спрашивала тетя Вася.
— По-русски, — хмуро отвечал парень, — потому что многие вообще не знают ассирийского. И жрец для них проводит богослужение по-русски.
— А он сам говорит по-вашему?
Парень замялся:
— Говорит.., вообще-то, но я не слышал.
— Так. А вот эти.., златолицые — кто они такие?
Надежда встрепенулась — ого, тете Васе удалось выяснить кое-что про златолицых!
Слышала она какие-то рассказы шепотом, но не верила — кто ж этому поверит. В средствах массовой информации про златолицых не было сказано ни слова, но все упорно твердили про усиление бандитских разборок и про передел влияния.
— Жрец говорит, что в них вселяются духи древних воинов и что направляет их сама богиня, поэтому они непобедимы, — запинаясь, произнес Шоша. — Это правда, все, кто их увидит, просто каменеют от ужаса, и пули златолицых не берут.
— Расскажи подробнее, как они выглядят.
— Ну, белые такие одежды, маски золотые на лицах, а бороды рыжие, колечками...
— Хм, если я скажу тебе, что древние ассирийцы красили бороды хной, но не все, а только самые знатные, а воины никогда так не делали, как ты отреагируешь?
— Никак. — Шоша еще больше насупился.
— А если я скажу тебе, что никто и никогда не носил в Ассирии золотых масок? — настаивала тетя Вася.
Молчание было ей ответом.
— Что у тебя за пентаграмма вытатуирована вот тут? — показала тетя Вася. — Я знаю, что она появилась недавно.
— Это знак, которым украшали себя все поклонники львиноголовой Ламашту! — с вызовом ответил Шоша.
— Ну а если я скажу тебе, что у древних ассирийцев никогда не было культа львиноголовой Ламашту? И что этот знак вовсе не отмечает поклонников богини, это просто клеймо, которым помечали пленных рабов, как метят скот и в наши времена.
— Что? — закричал Шоша.
Тетя Вася тут же сунула ему под нос очередную табличку:
— Оттиск ассирийской печати. Клеймение рабов.
Надежда вытянула шею и заглянула через ее плечо. Действительно, голый мужчина стоял на коленях, его держали два стражника с копьями, а третий подносил уже к плечу несчастного клеймо. И внизу был нарисован точно такой же знак, какой был на руке у Шоши.
— Сдается мне, что этот жрец вешает вам всем на уши длинную лапшу, — проговорила Надежда.
Шоша поглядел на нее зверем, а тетя Вася дернула за рукав — не мешай, мол, сами разберемся.
— Ты вот что, Шоша, — мягко начала она, — ты спроси у него по-ассирийски, для чего нужно так много убийств?
— Чтобы искоренить зло! — ответил Шоша.
— Так пускай он и ответит на вашем родном языке.
Не отвечая, Шоша вышел из будки и побрел прочь.
— Ох, что-то на сердце тяжело! — вздохнула Галия.
— Ты что. Кривой, веришь во всю эту брехню? — Али-Баба, правая рука авторитета, засмеялся коротким деланным смехом. — Это же сказки для мальцов! Пацаны передают какую-то фигню, будто Толстого и Монгола с Шубой призраки замочили, но кто же этому поверит!
— А кто же их тогда замочил? — с сомнением в голосе спросил Кривой — костлявый одноглазый тип в отлично сшитом английском костюме, не скрывавшем его уголовных повадок.
Откинувшись на заднее сиденье «лексуса», он вытянул из пачки «Парламента» сигарету, и Али-Баба услужливо щелкнул зажигалкой.
— Если по делу разбираться, их только мы могли замочить, больше некому. Но мыто с тобой знаем, что к этому делу непричастны!
— Неужто гастролеры какие-нибудь работают? — Али-Баба задумчиво выглянул в окно.
«Лексус» проезжал мимо гостиницы «Санкт-Петербург», приближаясь к Литейному мосту.
— На фига это гастролерам? — Кривой выпустил облачко дыма. — Хлопот уйма, а навара никакого. Нет, таких людей только здешний кто-то может убирать, чтобы территории переделить.
— Может, кто-то новый к власти рвется? — предположил Али-Баба.
Кривой покачал головой:
— Новому так, с ходу, город под себя не подмять, тем более он не стал бы сразу всех крошить. Наехал бы на кого-то одного, а с остальными договорился... Если по уму, он должен был уже давно ко мне подъехать.
Еще до того, как Толстого пришил. А он молчит! — Кривой зло рубанул сиденье рукой и продолжил: