Неожиданно Гудошников заметил, как навстречу его машине выбежала простоволосая девчонка в гимнастерке и замахала руками, закричала что-то, указывая на дома. Никита Евсеевич, не выпуская из виду танкетку, приказал остановиться.
— Стойте! Ну стойте же! — плакала девчонка-санитарка, хотя машина уже стояла. — У меня там раненые в повозке! Коня убило! Стойте!.. Раненые в повозке.
— Некуда! — взмолился Гудошников. — Весь кузов забит! Ну, куда я их возьму?!
Возле кабины оказалась Зоя, растрепанная, возбужденная.
— Взять надо! — выпалила она. — Взять! Раненые же!
Танкетка остановилась и сдала назад.
— Быстрее! Быстрее! — прокричал сержант. — Улицы минируют!
— Раненых надо взять! — прокричала Зоя. — Вы не посмеете оставить раненых!
— Эх вы… — горько воскликнула санитарка. — Еще орден нацепили! Из-за каких-то ящиков раненых бросаете! Сейчас сюда немцы придут!
Гудошников хотел объяснить, что это не просто ящики, что это документы, по которым потомки будут изучать историю, но говорить в такой ситуации было бессмысленно. Все доводы звучали бы как оправдание. Перед собой и перед девочкой-санитаркой.
А главное, перед ранеными бойцами, беспомощными и наверняка обреченными теперь на гибель. Сейчас их никто в мире не заставит поверить в ценность ящиков, набитых мертвой бумагой…
Гудошников вышел из кабины. Над городом становилось тихо, клубились дымы пожарищ, и лишь где-то далеко игрушечно потрескивала ружейная стрельба. И снова ему показалось: закрой глаза — и никакой войны нет…
— Быстрее, товарищ Гудошников! — торопил сержант из танкетки. — Что вы там еще нашли!
Никита Евсеевич приковылял к заднему борту и резко скомандовал:
— Вылазь! И чемоданы с собой! Остаются только дети!
Из-под брезента показалась голова Солода. Он огляделся, тяжело спустился на землю — губы дрожали, в глазах стояли слезы.
— Еще?! — крикнул Гудошников. — Еще!
— Всех не надо, — лепетал Солод. — Гришу оставьте, он болен.
Племянник Солода подал чемоданы, спрыгнул на землю. За ним спустились трое подростков и две старухи. Зоя и еще одна женщина из работниц уже стояли на земле с узелками в руках.
Тем временем шоферы принесли первого раненого — молодого паренька с перевязанной грудью и белым, как стенка, лицом. Второго привела санитарка.
— Сколько всего? — спросил Гудошников.
— Восемь осталось! — на бегу крикнула санитарка. — Один только что умер…
Раненых затащили под брезент, уложили на ящиках. Санитарка забралась в кузов, устроилась лежа возле заднего борта, рискуя выпасть где-нибудь на ухабе. Зоя вытерла окровавленные руки (она помогала переносить раненых), подняла свой узелок и отступила назад — к тем, кто оставался.
— В машину! — не глядя, скомандовал Гудошников. — Садись в кабину. Вместимся…
— А с нами что же? — жалобно спросил Солод. — Вы не имеете права оставлять нас. Я отвечаю за архивы…
— За архивы отвечу я, — бросил Гудошников и хлопнул дверцей. — Поехали!
Город снова показался пустым: ни машин, ни человека на улице. Минут через пять езды угодили в разбитый квартал. Рухнувшее здание завалило тесную улочку — пришлось разворачиваться. Выбравшись из тупика, машина прибавила ходу, буквально повисла на хвосте у танкетки.
Древлее письмо…
Пустота и тишина в городе настораживали, но Гудошников не ощущал беспокойства: там, в стальном нутре машины-сейфа, была рукопись старца Дивея…
Он плохо ориентировался в городе и начинал уже терять счет времени. Казалось, они бесконечно кружат по пустынным кварталам. Сквозь гул двигателя Никита Евсеевич слышал, как стонут и кричат раненые в кузове — машину трясло, мотало на объездах воронок.
В одном из переулков наперерез им выскочили какие-то люди на мотоциклах с колясками. Не успел Гудошников сообразить, в чем дело, как танкетка резко затормозила — и тут же яростно заработал ее пулемет. Несколько мотоциклов опрокинулось, другие круто поворачивали назад. Шофер, отчаянно матерясь и пригибая голову к баранке, развернул машину.
Тут лишь Гудошников понял, что это — фашисты! Он выхватил маузер, приоткрыл дверцу кабины. Танкетка отползла назад, разворачивая башню, пулемет, не замолкая ни на мгновенье, бил по скоплению мотоциклистов, и Гудошников видел, как те удирают!
— А-а, вашу мать!.. — закричал он, нажимая на спусковой крючок и ощущая знакомое дерганье маузера в руке.
Когда наконец машина развернулась и Гудошников потерял цель, из танкетки высунулся сержант.
— Уходите! Я прикрывать буду! — крикнул он и захлопнул люк.
Теперь строй их маленькой колонны смешался. Задняя машина была впереди, танкетка сзади. Гудошников хотел сказать шоферу, чтобы тот обогнал передний грузовик, но вдруг вспомнил: древлее письмо! Оно было в танкетке! В пылу этого сиюминутного боя, мгновенного столкновения с фашистами, он забыл о нем!
Между тем передний грузовик прибавил ходу, и шофер Гудошникова, видимо решив не отставать, включил высокую скорость: расстояние между грузовиком и танкеткой заметно увеличилось.
— Не гони! — прикрикнул Никита Евсеевич, оглядываясь назад. Передняя машина притормозила у перекрестка.
— Куда? — спросил шофер, выглядывая из кабины. — Я города не знаю!
Гудошников подождал, пока подкатит танкетка, и сквозь рев ее мотора крикнул высунувшемуся сержанту:
— Становись вперед колонны! Показывай дорогу!
Тот кивнул и, выехав вперед, повел машины по улице, мощенной булыжником, совершенно безлюдной и тихой. Гудошников успокоился, заглянул в «магазин» маузера — пусто!
— Во, черт! — удивился он. — И не заметил, когда!
— Нас тоже подырявили — дай бог, — ругнулся шофер. — Гляди!
В лобовом стекле зияли три круглых отверстия.
— А побежали ведь, а?! — засмеялся Гудошников. — А танкист наш каков! Сколько он там их намолотил!
— А вы не радуйтесь, — хмуро бросил шофер. — Это ихняя разведка на мотоциклах… Сейчас попрут, сволочи!
Тряска по булыжнику кончилась, машины вырвались на проспект, знакомый Гудошникову. До городской черты оставалось километра два, не больше. Проспект, где-то впереди, должен был разойтись на две широкие новые улицы. Одна вела к заводу металлоизделий, другая переходила в шоссе, ведущее на восток. А на распутье стояло здание недостроенного института с высокой башней, зиявшей черной дырой, которую должны были закрыть циферблатом часов.
Узнав наконец место и сориентировавшись, Гудошников окончательно успокоился. Колонна отступавших войск ушла недалеко. Еще дым от танковых и автомобильных моторов не успел развеяться и стоял в недвижимом утреннем воздухе синеватой пеленой. Показалось даже, что там, у развилки, промелькнул крытый грузовик.