– Да, его сегодня пытались убить, предварительно опоив снотворным! – воскликнул Курт, расставляя все точки над «и».
Веймар встрепенулся: была задета его профессиональная честь.
– Как снотворным? Фридель объяснись, прошу тебя!
– Да, как это ни печально, господин Курт говорит правду – фрайшефена хотели опоить снотворным и затем убить. А ведь все в городе знают, что именно ты изготавливаешь снотворные порошки!
– Помилуйте! Но я не продаю порошки убийцам! – возразил Веймар.
– Фрайшефена пытался убить слуга бургомистра. Думаю, вам бы в голову не пришло, как он может использовать проданный порошок, – пояснил Курт.
– Господин Курт! Вы, видимо, не в курсе: порошок стоит немалых денег и вряд ли по карману слуге. Я веду строгий учёт всех проданных лекарственных средств и уверяю вас – я не продавал ничего слуге бургомистра. Тем более, что это было бы неэтичным по отношению к моему коллеге, господину Фриделю, ведь именно к нему обращается бургомистр в случае необходимости.
– Да, господин Курт, это истинная правда. Открою вам секрет: между мной и господином Веймаром существуют определённые договорённости по поводу наших пациентов. Я не трогаю его, а он – моих. Это позволяет нам избегать излишних конфликтов.
Курт задумался.
– Хорошо, насколько я понял, порошки могут заказать только состоятельные горожане. Не так ли? – продолжал допытываться дотошный Курт.
Лекари одновременно кивнули в знак согласия.
– Значит, вы должны назвать мне имена всех тех господ, которые когда-либо приобретали у вас снотворное, – заявил Курт тоном, не терпящим возражений.
– С удовольствием, тем более что это не тайна. Завтра утром я подготовлю вам список всех, кто обращался ко мне в последнее время по поводу бессонницы или нервных расстройств.
– Да, и одна просьба, господа, – заметил Курт, – не болтайте лишнего, а то так недолго и перед фемом предстать!
Фридель побледнел и схватился за сердце.
Веймар, как человек аккуратный и обязательный, прислал обещанный список в дом бургомистра рано утром, когда он и фрайшефен ещё почивали.
Курт, воспользовавшись тем, что господа ещё спят, устроился в зале, в кресле рядом с камином, и развернул свиток, испещрённый ровным, убористым почерком лекаря Веймара.
«Да, достаточно состоятельных горожан страдают бессонницей… – подумал он, насчитывая пятнадцать человек по списку. – И что мне это даёт? – далее размышлял майордом. – У кого из них были явные причины убить фон Брюгенвальда?»
Курт ещё раз пробежал глазами по пергаменту: получалось, что все перечисленные люди не имели ни малейшего отношения к фрайшефену. Насколько помнил Курт – а память у него была отменной – в Мюльхаузене было не так много громких фемов, завершившихся смертным приговором. Да и были они достаточно давно – последний шесть лет назад.
«Неужели тот, кто хотел отомстить, ждал так долго? Нет, что-то здесь не то… Не сходится…»
Неожиданно глаза Курта остановились на имени Хиллера Боргофорте.
«Кто бы мог подумать, что настоятель храма Святой Каталины страдает потерей сна… Может, совесть не чиста? Или наслушается исповедей горожан, что потом заснуть не в силах?..»
У Курта возникло неприятное чувство.
«Так ведь я исповедался ему прямо перед убийством Одри! Что я ему тогда сказал… Да, вроде, ничего особенного: про грехи молодости в основном… И что-то ещё говорил… Точно, точно, говорил, но не помню, о чём… Странно, память у меня отменная… Ничего не понимаю…»
* * *
Фрайшефен и бургомистр пробудились лишь к полудню. Бургомистр вообще не помнил ничего, считая, что прекрасно выспался после выпитого вина из подвалов своего зятя.
Эрик же, отлично помня блеснувшее лезвие кинжала в руках слуги, попытался разобраться в случившемся и обсудить это с Куртом. Майордом, в свою очередь, посвятил господина в предпринятые им меры и показал список с именами пятнадцати горожан. Высказанная им догадка, что покушение – это запоздалая месть, не нашла поддержки у фрайшефена. Они оба понимали, что здесь не всё так просто, как кажется на первый взгляд.
Более всего Курта смущало то, что он как человек, редко исповедующийся и не страдающий потерей памяти, отчего-то не помнит того, во что посвятил настоятеля Хиллера. И это давало повод для размышлений.
Смутно Курт понимал, что Хиллер не так прост – уж очень он быстро преуспел в забытом Богом Мюльхаузене, где царило учение вальденсов и небезызвестный отец Конрад чуть не сжёг добрую половину города по обвинению в ереси.
Теперь же Мюльхаузен – оплот Римской церкви, а храм Святой Каталины – чуть ли не местный Ватикан.
Курт вспомнил, как он собственноручно отстегнул напоясный кошель, набитый серебром и положил его на поднос клирика в храме после проповеди. Почему он это сделал? Курт не находил ответа… Он никогда не жертвовал на церковные нужды такие суммы, ну разве что пару-тройку серебряных монет, не более. Затем Курт попытался припомнить саму проповедь, но и это ему удавалось с трудом…
«Мы вошли в храм с Одри, уже было полно народа… Поэтому мы разместились рядом со входом, на скамейках… Затем на кафедре появился настоятель Хиллер… Что он говорил? Кажется, о любви к Богу: чем больше ты любишь Бога, тем больше ему отдаёшь. Но было что-то и ещё… Помню, меня охватило странное чувство, будто я воспарил под своды храма с ангелами и они пели прекрасными голосами…»
Неожиданно Курта осенило: «Да, да, именно так оно и есть! Но необходимо всё проверить!»
* * *
Курт направился на центральную площадь Мюльхаузена: вот он – храм Святой Каталины, стоит во всей красе. У него ёкнуло сердце, но, превозмогая появившееся чувство тревоги, он вступил под своды готического храма и проследовал внутрь.
Курт подошёл к исповедальне. Неожиданно появился настоятель Хиллер, лицо его озаряла слащавая улыбка.
– Вы желаете исповедаться, сын мой?
– О да! Очень желаю…
– Тогда прошу вас в исповедальню.
Курт и Хиллер заняли надлежащие им места.
– Святой отец, – начал майордом, – я грешен.
– Да, сын мой… Увы, все мы грешники на этой бренной земле. Поведай мне, что тяготит тебя… Открой мне свою душу, я помогу тебе и избавлю от мук совести. Ты искупишь свои грехи, и тебе станет легче… Душа твоя воспарит под небеса, и ты познаешь чистоту помыслов и услышишь глас Божий!
Курт почувствовал, как сознание его уплывает, и его охватывает необъяснимое чувство. Ещё немного – и он был бы готов снова рассказать настоятелю обо всех грехах молодости, да ещё во всех ужасающих подробностях.
Курт приготовился к исповеди весьма обстоятельно. Опыт прошлой исповеди, когда он не помнил, что именно рассказывал настоятелю, не повторится. Курт извлёк валет [64] из пряжки своего роскошного кожаного ремня, отделанного серебряными бляхами, и вонзил в руку со всей силы. Рукав его атласной куртки обагрился кровью, но резкая боль сразу же вернула его к реальности.