Майордом словно очнулся, его разум освободился от вкрадчивого шёпота Хиллера, и с глаз спала пелена. Он вновь услышал:

– Говори мне всю правду, сын мой. Я помогу тебе и избавлю от мук совести, – вещал настоятель.

Кровь струилась по рукаву Курта и капала на бархатное сидение исповедальни. Боль позволила майордому сосредоточиться на том, ради чего он пришёл в храм.

– Да, святой отец, я готов очистить свою совесть. Что я должен сделать?

– Всё просто, сын мой. Возьми кинжал и убей фрайшефена Эрика фон Брюгенвальда, а затем и сам сведи счёты со своей никчемной жизнью.

– Я сделаю всё, как вы велите, святой отец! – сказал Курт и покинул исповедальню.

* * *

Тюремный палач, которому была вверена на попечение Ванесса Дальмерштадт, оказался бессилен при всей своей безупречной репутации. Как он ни радел, Ванесса не созналась в убийстве Одри. Как и положено, палач руководствовался указанием фрайшефена Брюгенвальда и применял к женщине только регламентированные пытки. Но, увы, при помощи столь мягких средств никого не разговорить! Уж в этом палач был уверен!

Писарь тщательно фиксировал всё, что говорила Ванесса, и более того, он настолько был ответственным за своё дело, что дополнял запись сведениями о движениях и поведении обвиняемого.

Фрайшефен сидел в кресле около камина в доме бургомистра, тщательно изучая материалы допроса. Сомнения обуревали его: «Ванесса выдержала регламентированные пытки – стало быть, она не виновна. Неужели кристалл ведьмы сыграл со мной злую шутку? Поистине, дьявольская вещица! Кристалл просто опасен!»

В зал вошёл Курт.

– Мой господин, прошу вас, выслушайте меня!

– Курт! Что случилось? – фрайшефен рассеяно посмотрел на своего майордома, но тут же взгляд его поменялся и стал жёстким – он заметил кровь на рукаве куртки. – Говори! На тебя напали?

– Нет, господин. Всё гораздо сложнее и запутаннее.

– Тогда постарайся распутать и объяснить мне.

– За этим я и пришёл, господин. Вы позволите…

– Говори, не медли! – приказал фрайшефен.

– Так вот… Настоятель Хиллер воздействует на умы горожан. Отсюда и богатство храма Святой Каталины. Если вы помните, мой господин, – храм стоял полуразрушенный, да и Тюрингия придерживалась учения вальденсов. А что же теперь?!

Фрайграф кивнул в знак согласия:

– Продолжай, Курт!

– Теперь храм процветает, а с ним и настоятель Хиллер! Он читает проповеди и они, поверьте мне, весьма опасны! После них люди сами отдают все деньги. Я же отстегнул целый кошель серебра и передал клирику храма! Да не в этом суть дела! Я понял, что Хиллер охотится за вами, мой господин! Он специально убил Одри. Возможно, не сам, а приказал кому-то!

– Что ты говоришь, Курт! Святой отец – убийца?! – фрайшефен негодовал.

– Да, ваша милость! Вы совершенно правы: он – убийца! Если вы наберётесь терпения, то я всё объясню.

– Хорошо, Курт, я внимательно выслушаю твои соображения, – фрайграф отложил бумаги на маленький резной столик и сел поудобней.

– Помните, не так давно я посещал Мюльхаузен: эти дни я провёл с Одри. Мы посещали храм Святой Каталины, и я имел неосторожность исповедаться…. Возможно, я сказал лишнее, но, увы, не помню, что именно! Господин, простите за дерзость, но нам есть что скрывать, даже на исповеди!

Фрайграф кивнул.

– После моего отъезда, – продолжал Курт, – Одри убили. Вопрос: для чего? А для того, чтобы выманить вас из Брюгенвальда! Сегодня я был в храме, якобы желая исповедаться, и выслушивал вкрадчивый шёпот настоятеля Хиллера. О да! Он умеет подчинить своей воле! Знаете, что он приказал мне совершить, дабы очиститься от грехов прошлого?

– И что же? – спросил фрайшефен.

– Он приказал убить вас! А затем и самому покончить счёты с жизнью!

Фрайшефен обомлел.

– Ты в уме, Курт?

– Абсолютно, мой господин!

– Тогда объясни, зачем настоятелю вдруг понадобилась моя смерть? – недоумевал фрайшефен.

– Всё просто… Я сказал на исповеди то, чего не должен был говорить никогда.

– Что же это?

– В том-то всё и дело, мой господин, что я не помню. Настоятель словно заворожил меня. Но в этот раз я специально поранил руку валетом, дабы нестерпимая боль не позволила мне подчиниться его воле.

– Мы столкнулись с необъяснимой тайной, Курт. Несомненно, мы пересекались с Хиллером давно и не помним, при каких именно обстоятельствах. Зато он прекрасно всё помнит, вот и решил отомстить. Но в чём же ты покаялся настоятелю?

Глава 8

Ванесса Дальмерштадт была освобождена немедленно. Фрайшефен решил спровоцировать настоятеля Хиллера, чтобы он занервничал и потерял уверенность в своей необыкновенной силе.

О дополнительной безопасности фрайшефен также не забыл. Дом бургомистра охранялся тщательным образом днём и ночью: вооружённые до зубов стражники окружили его, мало того, у них были специально заложены копрой уши, чтобы не слышать никого и ничего. У стражников был чёткий приказ: снимать шлемы и вынимать копру из ушей лишь в одном случае – при виде Курта.

Из Брюгенвальда прибыл шпильман Клаус, он порядком постарел, его роскошная грива совершенно поседела, но смекалка, хитрость и осторожность остались прежними.

…Клаус умел быть незаметным, превращаясь в сплошной слух и зрение. Он несколько дней прогуливался мимо Святой Каталины, меняя свой облик: мастерство бродячего актёра пришлось как нельзя кстати.

И вот в один из вечеров, когда Клаус изрядно проголодался и замёрз, он увидел, как настоятель Хиллер, закутанный в плащ, покинул храм и направился в сторону центральной площади Мюльхаузена.

Клаус последовал за ним. И вскоре его любопытство было вознаграждено с лихвой: настоятель пересёк площадь и углубился в один из узеньких прилегающих к ней переулков.

Шпильман, опасаясь, что переулок хорошо просматривается и священник, оглянувшись, сможет его заметить, притаился за деревянной оградой дома с облезлой черепичной крышей.

Настоятель Хиллер, ни о чём не подозревая, продолжал свой путь. Достигнув, кованой ограды, оплетённой диким виноградом, несмотря на холода не сбросившим красные резные листья, скрылся за ней.

Клаус осторожно подкрался к дому, вслед за священником. Оглядевшись, он запомнил место и увидел на двери небольшую вывеску: «Головные уборы от Майнцеля».

Он отворил калитку и замер под дверью дома: слух у шпильмана был отменный, тем более что опыт подслушивания через замочные скважины уже имелся.

Поздно вечером, когда Мюльхаузен окутали сумерки и на центральной площади около ратуши зажгли факелы, он подошёл к одному из стражников, охранявших дом бургомистра. Прекрасно зная, что «уши его не слышат», но глаза видят отлично, шпильман отдал записку, предназначенную лично майордому Курту.