Иван бы наверняка завалился спать, учитывая свободный режим прохода в отель: все свои, чужие здесь не ходят…
«Будем считать, что мне повезло: если все свидетели будут такими, проблем у следствия возникнуть не должно».
— Палыч! — Серый, в наброшенной на плечи куртке, догонял его.
— Что случилось?
— Забыл вам сказать… Как-то из головы вон, — портье виновато посмотрел на Звягинцева. — Только сейчас вспомнил… Насчет женщин. Она ведь потом пришла. — Кто?
— Жена Марка. Ну, про которую они говорили…
— Куда пришла?
— В гостиницу.
У Звягинцева даже дух перехватило. Ничего себе информация!
— Пришла подругу проведать?
— Ну откуда же я знаю… Она же мне не докладывала. Шмыгнула мимо и даже не поздоровалась, я ей «доброй ночи», а она мне — ни ответа, ни привета. Мы, конечно, не так часто виделись, несколько раз всего, они в коттедже живут…
— Я знаю — Но обычно она такая вежливая. А здесь — как будто не замечала меня. Как будто меня вовсе нет… Я, конечно, не утверждаю, что я здесь главный человек…
— Может быть, она просто тебя не заметила?
— Интересно, как это можно было меня не заметить?
— Ну, была погружена в какие-то свои мысли…
— Не знаю. Летела как на пожар, ничего вокруг не видела.
— А это точно была она?
— Обижаете, начальник! Таких роскошных волос ни у кого здесь нет, это правда… Я еще в первую встречу обратил внимание. Черные волосы, просто сказка.
— Ну и…
— Прошмыгнула мимо.
— И долго она оставалась там? Или так и не вышла?
— Почему не вышла. Вышла. Может быть, через полчаса… Может быть — меньше, может быть — больше… Вернее, не вышла, а просто выбежала. Они, наверное, опять поссорились — ну то, что я вам говорил.
Была прямо как не в себе, все руки к груди прижимала.
— А ничего странного ты не заметил?
— Да вроде нет… Нет. Ничего странного. Просто она очень быстро бежала. Вот и все.
— Она потом направилась в бар?
— Нет. Я только видел, как она неслась по дорожке.
— Ну, спасибо еще раз, — Звягинцев с чувством пожал руку портье. — Обязательно тебя отмечу в рапорте.
— Это лишнее, шеф.
Рассказанное портье, здесь, на дорожке, среди снега и метели, несколько разрушило всю стройную колоннаду звягинцевских построений. Разрушило — и тотчас же принялось возводить новую. Пал Палыч даже несколько обессилел от обилия и важности информации, так неожиданно приплывшей к нему в руки. Он больше не замечал ни снега, ни метели, ни легкого холода, покалывающего пальцы.
Итак.
После Марка и перед убийцей Шмаринова видел только один человек — его собственная дочь. Судя по словам Серого, невольно ставшего свидетелем разговора между двумя мужчинами, в баре произошла какая-то ссора, закончившаяся рукоприкладством.
Отец ударил дочь. Взрослую дочь, что само по себе из ряда вон, учитывая социальное положение и уровень этих людей.
В семье записных алкашей такие события случаются часто, и разборки там бывают покруче, можно и утюгом зашибить родную кровинку, и молотком насмерть.
Но Шмариновы…
Если верить Серому, то Шмаринов сказал, что не простит оскорблений жене. Оскорбила жену, судя по всему, сама Ольга. Что-то там было такое насчет дочерней ревности. Возможно, она отправилась выяснять отношения с отцом и…
И что?
Звягинцеву стало жарко.
Он вдруг вспомнил все события, предшествующие приезду Игоря Анатольевича: невнятный рассказ Ольги о пещере с замороженными людьми — пещера и люди в ней повторяли ее кошмарный сон, и только. Бессмысленный разгром ледяного городка. Бессмысленная полудрака с Запесоцкой. Ольга ударила ее по лицу, разбила очки. Ольга, потом отец… Похоже, мордобой — это визитная карточка их респектабельной семьи. Но Ольга утверждала, что она не била Запесоцкую. Вернее, что не помнила, как ударила. Марк явно темнит, он и тогда прикрыл жену. Только от нее Звягинцев узнал, что какие-то моменты просто выпали у нее из памяти — моменты, связанные с яростью и агрессией. Он прикрыл ее, хотя до этого сказал Звягинцеву, что у нее проблемы с психикой. Что мать ее была душевнобольной.
Да и отец — отец из подслушанного Серым разговора, — он сказал: «Ольга все больше становится похожей на мать, и это меня пугает».
Час от часу не легче.
Полубезумная Ольга, страдающая выпадением памяти; аналитик Марк, способный убедить в своих логических построениях кого угодно; Инесса, лежащая с травмами ног, и, наконец, сам Шмаринов, убитый сегодня ночью.
Слишком много для одной семьи.
Слишком много.
* * *
В баре было полно народу.
Это и понятно. Буран, все трассы закрыты, где же околачиваться, как не возле стойки со спиртным? При условии, что у тебя нет подружки, жены или любовницы, с которой можно так славно заняться сексом под вой ветра.
Как только Звягинцев вошел в зал, большинство голов повернулось к нему. Все уже знали о трупе в двенадцатом номере отеля, а Звягинцев был жрецом этого убийства, единственным обладателем полной информации. Осознание этого вдруг наполнило все существо Звягинцева какой-то непонятной мальчишеской гордостью; ай да я, ай да сукин сын! Неважно, что через каких-нибудь два дня, а может быть, уже и завтра приедет опергруппа и Звягинцев перекочует на скамейку запасных в футболке под номером 13. Но завтра еще не наступило, и пока он держит в руках все нити.
Раздуваясь от чувства собственного достоинства, Звягинцев направился к стойке. Бармен, экзотический мулат Ариэль, улыбнулся ему всеми своими огромными сахарно-белыми зубами. Скажите пожалуйста, какая радость! Обычно Ариэль, не особенно жаловавший Звягинцева за расплывшееся неаппетитное тело, с очаровательной бабуинской гримасой бросал ему на стойку пиво — как собаке кость, ей-богу'. Теперь же он был сама любезность.
— Добрый день, Пал Палыч!
— Ну, не такой уж добрый…
— Ваш любимый салатик? — Звягинцев даже опешил от такой любезности. Никогда еще Ариэль не разговаривал с ним таким заискивающим тоном.
— Воздержусь. — Господи, что он говорит! Отказаться от возлюбленных креветок только в пику дураку-экзоту? Ну, да бог с ним, что сказано, то сказано. Не давать же задний ход.
— Может быть, пива?
— Это можно.
Ариэль ловко протер пивную кружку и до краев наполнил ее пивом.