После того инцидента Карл-Отто, казалось, остыл к Анне. Он не замечал ее, даже не удостаивал взгляда, а если и обращался к ней, то в его голосе сквозило нетерпение и раздражение. Затем он надолго уехал в Берлин.
А тем временем ситуация на фронте коренным образом переменилась. Графиня Корнелия слушала английские и американские радиостанции, презрительно именуя сообщения немецких пресс-агентств «дешевой пропагандой». И именно от нее стало известно о том, что силы вермахта несут большие потери как на Восточном фронте, так и в Европе. И правда, скрыть создавшееся положение не были в состоянии даже самые изощренные лгуны и краснобаи доктора Геббельса. Союзники освободили от фашистского ига Францию и Италию, а Красная Армия несокрушимой волной шла на Запад – в направлении Восточной Пруссии.
* * *
Поздней осенью 1944 года ситуация обострилась: уже мало кто из немцев верил в то, что удастся призвать фортуну на свою сторону и остановить грядущий крах Третьего рейха. Графиня, которая всегда выступала против Гитлера и его одиозного режима, казалось, боялась тем не менее того, что последует за появлением в Восточной Пруссии, а затем и в остальной Германии советских войск.
Вернувшийся из Берлина Карл-Отто не скрывал, что Гитлер окончательно утерял чувство реальности и готов сражаться до «победного конца».
– Только конец будет вовсе не победный, а жалкий и кровавый, – услышала как-то Анна беседу сына с матерью. – Рейх спасти нельзя, что понимает даже такой идиот, как мой старший брат. Одна надежда – на сепаратные переговоры с американцами. Потому что, если здесь окажутся русские...
«Русские идут» – эта короткая, но емкая фраза наводила на всех ужас и во время празднования Рождества в 1944 году. Анна же была чрезвычайна рада тому, что вот-вот настанет момент освобождения.
Из Восточной Пруссии потянулись первые колонны беженцев – ходили разнообразные слухи о зверствах красноармейцев, но более всего немцы боялись мести со стороны тех, кого вермахт планомерно уничтожал и чью страну пытался сделать колонией.
Зима выдалась лютая – казалось, сама природа отвернулась от обездоленных и проклятых, вынужденных покидать свою родину. В самом начале марта, когда графиня приняла решение покинуть Уленштайн и перебраться в глубь Германии, у нее случился инсульт – он последовал через несколько часов после получения телеграммы, гласившей, что ее старший сын, группенфюрер Август фон Веллерсхоф, вместе со своей семьей – супругой Изольдой и шестью детьми – погиб во время бомбежки Берлина.
Графиню парализовало. Многие из верных слуг предпочли заботиться о собственной безопасности и бежали прочь, бросив больную хозяйку на произвол судьбы. Анна, исполненная благодарности к графине Корнелии, спасшей ее некогда от верной смерти, заботилась о парализованной, однако силы старой аристократки угасали с каждым вздохом.
Она скончалась седьмого марта ранним утром. С неба валил рыхлый снег, завывал ветер, в замке было чрезвычайно холодно – центральное отопление из-за нехватки угля и торфа не работало, дрова были на вес золота. В Уленштайне от прежних двадцати работников осталось всего три, в том числе Анна.
Увидев, что графиня умерла, Анна отправилась в кабинет Карла-Отто. Тот сидел у камина и бросал в ненасытный огонь одну бумагу за другой. Слов не потребовалось – молодой граф все понял. Неловко поднявшись, он отправился в спальню к матери. Он пробыл там около двух часов, и только когда одна из служанок напомнила ему, что требуется заняться похоронами, наконец вышел в коридор.
Лицо Карла-Отто было бледным, губы тряслись. Он заперся у себя в кабинете и никого не желал видеть. Не захотел он присутствовать и на погребении графини, которая нашла упокоение вместе с многочисленными предками в домовой капелле замка.
Карл-Отто не реагировал на стук, а когда старый дворецкий попытался взломать дверь, заявил, что каждый, кто переступит порог, получит пулю в лоб. Только когда Анна, принесшая ему поднос с едой, обратилась к нему, в замке лязгнул ключ.
Молодой фон Веллерсхоф походил на пьяного, хотя не брал в рот ни капли спиртного, – мутный зловещий взгляд, трехдневная щетина, всклокоченные волосы. Завидев Анну, он грубо схватил ее за руку и втащил в кабинет. Поднос с едой полетел на пол.
– Ты сделаешь все, что я захочу! – закричал он, бросая ее на диван. Молодая женщина понимала, что сопротивляться бесполезно – на столе лежал заряженный револьвер. Граф склонился над ней, его руки были готовы сорвать с Анны платье, но вдруг он отпрянул. Усевшись в кресло, тихо произнес: – Мне очень жаль. Я... я не в себе... Все закончилось...
Послышались сдавленные рыдания. Анне было очень жаль Карла-Отто. Она приблизилась к нему и положила ему на плечо руку. Молодой граф вздрогнул:
– Ты еще здесь? Оставь меня! Тебе здесь больше нечего делать. Всем нам тут нечего делать!
Он схватил со стола револьвер и поднес его к виску. Анна, вскрикнув, схватила его за запястье. Револьвер описал дугу, раздался выстрел.
– Ты... ты... – произнес граф.
Воцарилось долгое молчание. Карл-Отто поднялся из кресла и повернулся к Ане. Его лицо переменилось – взгляд сделался осмысленным, пропала глубокая складка между бровей.
– Я обязан тебе жизнью, – произнес он.
– Мы с вами в расчете, господин граф, – ответила Анна. – Вы ведь тоже спасли мне жизнь.
Она направилась к двери, но Карл-Отто удержал ее за руку.
– Ты нужна мне, – произнес он. – Не бойся, я не посмею причинить тебе боль. Прошу тебя, не уходи!
В камине догорали, потрескивая, поленья. Анна посмотрела в глаза Карлу-Отто. Кто она – и кто он? Она – русская женщина с крестьянскими корнями, которая ждет прихода Красной Армии и освобождения. Он – немецкий аристократ, чья родословная восходит к королю-легенде Фридриху Барбароссе и который должен бежать, оставляя родное гнездо.
Их ничто не связывало, кроме того, что они спасли друг другу жизнь. И странное, тягуче-завораживающее чувство, то ли любовь, то ли вожделение, которое заполняло их мысли и тела.
– Я не уйду, – ответила Анна.
И Карл-Отто поцеловал ее. На сей раз она не оказывала сопротивления. Как же давно это было, что она получала наслаждение от поцелуя, от прикосновения мужских рук... Очень давно, с Геннадием, ее мужем. На секунду Анне стало стыдно, более того, невыразимо мерзко, как будто она совершает предательство, но секунда прошла. Карл-Отто подхватил ее – и они оказались на диване.
Ночь дня, когда похоронили графиню Корнелию, стала их ночью. Анне было все равно, что советские войска вот-вот вторгнутся в Восточную Пруссию. Карлу-Отто было наплевать, что он вот-вот потеряет замок. Была ли то любовь? Или наваждение, безумие, отчаяние, тревога? Или радость, жизнь? Самоубийство или...
Никто из них не мог бы сказать это в ту ночь. Но они и не говорили. Слова не требовались, потому что чувства, облаченные в энергию, обретали причудливые формы – как тени от угасающего камина на старинных стенах замка Уленштайн.