План был великолепен. Я осторожно прокралась к беседке, будучи уверена, что меня никто не заметил. Я уселась под одним из узких окон, до меня доносились весьма недвусмысленные звуки – звуки поцелуев. Затаив дыхание, я поднялась и, вцепившись руками в каменную кладку, заглянула внутрь беседки.
И только в эту секунду я поняла, почему почерк, коим было написано слюнявое письмо Митечке, показался мне знакомым – я уже много раз видела его, и только ревность, ослепившая меня, заставила думать, что автор письма – княжна Нинель.
На двух человек, стоявших в центре изукрашенной мифологическими мотивами беседки, падали разноцветные лучи, проникавшие сквозь отверстие с витражной вставкой в круглой крыше, что делало их похожими на персонажей полотна одного из прерафаэлитов. Эти два человека были так поглощены друг другом, что ничего не слышали: они, закрыв глаза, страстно целовались.
Одним из этих двух был Митечка. А вот другим – вовсе не княжна Нинель, а тот, чье имя тоже начиналось на букву N, – мой брат Николя! Как завороженная, я уставилась на двух целующихся молодых людей, пальцы мои свело судорогой, я потеряла равновесие и, не удержавшись, полетела на каменное основание беседки.
Обдирая ноги об острые камни, я поползла в сторону мостика, совершенно забыв о том, что сама расшатала его. Слезы душили меня, я страстно желала, чтобы Митечка целовался с дурнушкой Натали или даже соблазнительницей Нинель. С кем угодно, но только не с моим братом! Я достаточно долго лицезрела их, чтобы понять – Митечку к этому никто не принуждал, и целоваться с Николя ему очень даже понравилось.
Издав протяжный всхлип, я поднялась на ноги, ступила на мостик и только тогда вспомнила о том, что собственноручно организовала диверсию. Мостик накренился, и я, не успев вцепиться за чугунные перила, съехала в ручей.
Погрузившись в прохладную мутноватую воду, я уселась на дно и во весь голос заплакала. Через несколько секунд около мостика замаячили и растерявшийся Митечка, и мой мерзкий брат.
– Зина, что ты здесь делаешь? – пролепетал Тарлецкий и, обернувшись к Николя, простонал: – Боже мой, это была твоя сестра! Теперь все станет известно моим родителям.
Что всегда восхищало меня в Николя, так это его способность мгновенно просчитывать все возможные варианты развития событий и в секунду принимать единственно верное решение.
Он прыгнул в ручей и попытался вытащить меня. Я начала бить по воде руками, поднимая фонтан брызг.
– Поди прочь, Николя! – рыдала я.
Мне так и не стало ясно, что более всего поразило меня: то, что мой Митечка целовался с кем-то, или то, что этим кем-то был мой братец.
– Прекрати! – крикнул по-английски Николя, но это только подстегнуло меня. – И разреши мне помочь тебе!
– Ты его целовал! – заявила я. – Как… как ты мог… Никуда я не пойду!
– Если тебе хорошо в ручье, то оставайся, – спокойно заявил братец и вылез на берег. После этого он добавил: – Кстати, ты ведь знаешь, ручей течет из пруда, а там полно жирных гадких пиявок!
С визгом я выскочила из воды и очутилась около мокрого с головы до ног, но меланхоличного Николя и переминающегося с ноги на ногу смущенного Митечки. Вода лилась с меня потоками, чудный наряд был безнадежно испорчен.
О том, что существуют разнообразные виды любовных практик, мне, невзирая на юный возраст, было хорошо известно: разговоры целомудренных воспитанниц института благородных девиц часто сводились к «этому», а нравы, царящие в высшем обществе, могут дать фору по своей извращенности и бесстыдству любому притону или борделю. Только в одном случае это называется пороком и жестоко наказывается, а в другом все закрывают на происходящее глаза и делают вид, что аристократическое происхождение и миллионное состояние даруют индульгенцию извращенцам.
По слухам, разнесенный бомбой в клочья генерал-губернатор Москвы, великий князь Сергей Александрович, родной дядя императора, страдал подобным пороком, да и некоторые представители рода князей Валуйских отдавали предпочтение представителям собственного пола.
– Оставь меня, содомит! – крикнула я в лицо Николя.
Он иронично ответил:
– Сестрица, я и не собирался предлагать тебе помощь. Ты желаешь возвратиться во дворец? Можешь объяснить всем свой внешний вид тем, что решила искупаться в пруду и покормить своей кровью пиявок. Follow me, Mitja! [18]
И он увлек за собой Митечку по направлению к беседке. Моя злость прошла, я жалобно сказала:
– И ты что, продолжишь… это неприглядное занятие, зная, что я…
– Что ты что? – обернулся братец. На лице его играла холодная усмешка. – Что ты ворвешься в зал, где декламируют стихи Блок и Ходасевич, и в подробностях опишешь все, чему стала свидетельницей? Или, быть может, ты посоветуешь нашим родителям выгнать меня из дома и отречься от беспутного сына?
– Мой отец, – залепетал Митечка, – это была секундная слабость, Зинаида Константиновна, поверьте… Если мой отец узнает, он уничтожит меня… Не только морально, но и физически…
Я с тоской посмотрела на Митечку, потом на Николя и в нерешительности произнесла:
– Поклянитесь мне, что больше не будете этого делать!
Братец расхохотался и ответил:
– Зина, таковыми нас создала эволюция – тебе знакомо это понятие? А как учит господин Дарвин, сопротивляться ее ходу бессмысленно!
Мне не оставалось ничего другого, как забыть о той сцене, которой я стала свидетельницей. Через считаные недели мне было не до таких пустяков – война, которую все так ждали, наконец-то началась. Мой брат Осип отправился на фронт, где доблестно сражался и был удостоен двух Георгиевских крестов. В начале 1916 года, во время одного из кратковременных отпусков в Петрограде, он объявил родителям, что намерен жениться. Его избранницей стала молодая княжна Василькова. Родители были не в восторге от выбора сына – приданого у невесты не имелось, однако, памятуя о трагедии, унесшей жизнь Саши, они приняли мудрое решение не протестовать и смириться – хотя бы происхождения она была знатного. Maman и papa обсуждали после этого не раз, что моим женихом ни в коем случае не станет бедняк, даже и с аристократическими корнями. Более всего их занимал возможный выбор Николя, которому планировалась в невесты девица из царского дома. Братец посвящал меня в свою личную жизнь, и я знала, что он переживает бурный роман с актером Императорского Мариинского театра. На подобные планы родителей он всегда отвечал, что является закоренелым холостяком и если когда-нибудь и решит жениться, то исключительно после завершения университетского образования.
Матушка тратила огромные суммы на помощь нашим солдатам, принимала самое деятельное участие в работе Красного Креста, и я часто сопровождала ее в лазареты, где многие аристократки выполняли функции обыкновенных медсестер. Меня поразило то, как реальный лик войны отличается от того, что сообщается в газетах. Я разговорилась с одним офицером, полностью ослепшим, надышавшись хлора, который немцы использовали для победы над противником. Он не знал, кто я такая, и, схватившись за мою руку, прошептал: