И в нем тотчас же отразились темные зловещие контуры чьей-то фигуры.
Человек приближался, и это неспешное приближение сковало все мое тело каким-то нереальным, первобытным страхом. Сейчас из молочных сумерек возникнет косматая волчья голова… Голова убийцы, который все время возвращается на место преступления… Сейчас…
Сейчас.
— Эй, идите сюда!..
Твою мать! Косматая волчья голова на поверку оказалась безобидным коровьим черепом Рейно.
— Куррат! Вы меня напугали, болван вы этакий! — бросила я и в сердцах смяла стрекозиное крыло. — Разве можно проделывать такие эксперименты со впечатлительными барышнями?!
— Это вы-то впечатлительная? — он беззвучно, по-звериному оскалился.
— Я-то, я-то… Как вы сюда попали?
— Вышел через заднюю дверь. Она прямо в мастерской…
— Какой еще мастерской?
— То ли слесарной, то ли столярной… Там есть даже инструменты, но они порядком заржавели. Ну что, поехали?
— Мечтаю об этом последние полчаса…..Так никем и не замеченные (еще один довод в пользу респектабельных загородных убийств), мы выбрались из Куккарева. Но не проехали и километра, как у Рейно прокололось колесо.
Шина лопнула именно с моей стороны, и несколько секунд я с удовлетворением прислушивалась, как диск скребет асфальт. Рейно, призвав в свидетели всех богов, остановился.
— Что будем делать? — ехидным голосом спросила я.
— Колесо менять.
— У вас даже есть запаска?
— Это только вы, русские, шастаете по трассе без руля и без ветрил. А эстонец всегда готовится к дороге основательно.
— Хочется верить!
Я без сожаления покинула надоевший хуже горькой редьки «опелек-задроту». Пускай Рейно возится с колесом сам, я и пальцем не пошевелю! Буду нагло отдыхать на травке.
Но спустя какую-то минуту перед моим ошалевшим от ночных приключений взором предстала покосившаяся ограда деревенского кладбища.
Надо же, какая экзотика!
Я тотчас же забыла и о Рейно, и о колесе, и даже о своем законном праве припасть к траве. Деревенское кладбище, вот где я не была никогда!..
Кладбище оказалось совсем небольшим. То ли старики в этих местах забывали вовремя умирать, то ли дети стариков забывали их вовремя хоронить. Но факт оставался фактом: новых могил почти не было. Вереск, папоротники, темные узловатые сосны — были. А новых могил — увы.
Или к счастью?..
Проблуждав среди холмиков добрых десять минут и не разобрав и половины смытых дождем фамилий, я оказалась в самом углу кладбища. Это был отрезанный ломоть, хорошо замаскированный кустами дикого шиповника. Даже если сильно постараться — и тогда невозможно было бы его обнаружить. Но как будто какая-то высшая сила гнала меня на колючие ветки.
И когда я, увязая в мокрой траве, наконец-то продралась сквозь них, то моему взору открылась небольшая, ухоженная, посыпанная чистым песком поляна. И оградка — вполне городская, старательно сработанная.
За оградкой чинно располагались две могилы, на совесть срубленный столик и такая же основательная скамеечка. И такой же основательный лаконичный текст на гранитном памятнике.
КОДРИН ДОНАТ КИРИЛЛОВИЧ, КОДРИНА ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА
15.8.1938-30.12.1995
08.08.1940-11.11.1996
НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ, РОДНЫЕ… Дети.
Куррат!..
Я даже протерла глаза от нереальности увиденного. Котя, с другой стороны, — почему же нереальности? ? Аллу звали Аллой Донатовной, из досье я знала, что родители ее умерли несколько лет назад, в Куккарево находился кодринский фамильный дом… Вполне естественно, что их похоронили именно здесь. А вот вторая могила…
Я подошла поближе, чтобы разглядеть надпись на ней. Еще не веря, но уже не сомневаясь, я вперилась в небрежно обтесанный кусок гранита, отдаленно напоминающий…
Да. Да, черт возьми!..
Виолончель!
Я не могла ошибиться — это была могила Аллы Донатовны Кодриной. Аллы. Алики.
Должно быть, в этот памятник были вбуханы огромные, по деревенским понятиям, деньги. Во всяком случае, гранитную виолончель состряпали со знанием дела. Роль струн (естественно, порванных) выполняли куски хорошо отшлифованной арматуры. Как их до сих пор не выломали любители цветных металлов, оставалось для меня загадкой.
Так и не решив ее, я уставилась на надпись. Она была гораздо менее лаконичной, чем надпись на могиле кодринских родителей.
КОДРИНА АЛЛОЧКА 5.10.1968-13.06.1999
Далее следовал зарифмованный вопль:
ПРЕРВАЛСЯ МУЗЫКИ ПОЛЕТ,
И ЛЕД СКОВАЛ Б ОЛЬНУЮ ДУШУ.
ПЕЧАЛЬ ВОВЕКИ НЕ ПРОЙДЕТ,
ОБЕТ ЛЮБВИ Я НЕ НАРУШУ…
СПИ СПОКОЙНО, ДОРОГАЯ ДЕВОЧКА…
Скорбящий муж
Кто бы сомневался, что скорбящий!
Вот только стихи — стихи были откровенно сомнительного качества. Разве знаменитый маэстро, лауреат и дипломант, звезда мировой величины с квартирой в Вене и высоколобым эстонским гражданством, — разве мог подобный человек накропать такие вирши?.. Должно быть, их сочинил на досуге какой-нибудь не совсем трезвый сельский почтальон. В перерывах между доставкой журнала «Животноводческие комплексы и свинофермы».
И газеты «Шесть соток»…
Но даже не это взволновало меня. Олев Киви любил свою жену. Он по-настоящему ее любил. Но тогда почему она лежит здесь, на сельском погосте, за стеной дикого шиповника? Здесь, а не на ухоженном европейском кладбище? Почему Олев Киви не воспрепятствовал появлению на аляповатой гранитной деке такого же аляповатого поэтического откровения?..
За моей спиной хрустнула ветка и послышалось сдержанное северное дыхание Рейно.
— Вот вы где! — бросил он.
— Не только я, — я указала подбородком на могилу Аллы Кодриной.
Как я и предполагала, каменная виолончель явилась полной неожиданностью и для него. Некоторое время Рейно внимательно изучал надпись и куски арматуры, торчащие из рыхлого гранитного тела.
— Что скажете? — спросила я.
— Эстонец никогда бы не сочинил эту белиберду. Это в вашем, кабацком стиле…
— Что вы говорите! А подпись видите? Скорбящий муж.
— Это ничего не значит…
— Вы, эстонцы, странные люди… Скорбящий муж даже не позаботился об установке достойного памятника. С художественной точки зрения, я имею в виду. И вообще… Если честно, я думала, что Аллу похоронили в Вене. Или, в крайнем случае, — в Таллине. Олев Киви не часто приезжает в Россию.