Ростислав распоряжался где-то внизу, и через разоренное окно иногда доносился его голос. В первую очередь он был обязан позаботиться о сене для лошадей, потом о хлебе для дружины и только потом о себе. Сено и овес белзские купцы вскоре привезли в качестве первой дани; кметей звали во двор боярина Яна, где для них уже накрывали столы. В горницу наконец явились две бабы, тоже из Яновой челяди, принесли пирогов в тряпочке, молока в кринке и остывшей каши в горшочке. Это было не совсем то, чем следовало угощать будущую перемышльскую княгиню, но Прямислава не стала привередничать. Пока они с Забелой ели кашу, от торопливости сталкиваясь ложками в тесном горшке, бабы осмотрели горницы, поохали над разорением, ругая на все корки посадника Стужайла, и ушли. Вскоре они вернулись, неся широченный, хотя и помятый долгой жизнью тюфяк, два овчинных одеяла и тощенькие подушки. Из всего этого они соорудили лежанку, а сами пошли вниз греть воду для мытья.
– Пока так помоетесь, а после мужики дрова подвезут, баню для князя истопят, ну, и вы тогда заодно! – сказали они. – Вы кто будете-то?
Прямислава и Забела посмотрели друг на друга. Объявлять, что сюда в простой рубашке приехала не какая-нибудь девка, купленная холостым князем на торгу, а туровская княжна, совсем не хотелось. Тем более каким-то бабам с засученными рукавами. Те, впрочем, не слишком настаивали на ответе.
Догадываясь, за кого ее тут принимают, Прямислава не жаждала показываться на пиру, и Ростислав прислал Тешилу с Горяшкой: те принесли еще теплые, вкусные пироги с боярского пира, кусок жареного мяса и медовые пряники, а еще спросили, не нужно ли чего-нибудь.
– Мы тут в сенях будем, князь Ростислав велел нам тут ночевать, – пояснил Горяшка. – Сам-то он пока у боярина. Может, ночью придет.
В разоренном посадничьем дворе дружине тоже было негде лечь, и если для девушек Ростислав выпросил у Янова ключника тюфяк и одеяла, то его кмети в дружинной избе после пира укладывались на охапки сена. Засыпая на своей лежанке, Прямислава и Забела слышали, как они ходят и переговариваются внизу. Все это было не самым благополучным началом самостоятельной жизни, но Прямислава была спокойна и почти весела. В этом доме ей не грозило попасть в руки Юрия Ярославича, здесь был Ростислав, и только за его присутствие она уже полюбила этот дом всем сердцем. Туров был где-то за тридевятью землями, а в существование Апраксина монастыря ей просто не верилось. За эти два недолгих месяца ее жизнь так круто переменилась, что и сама она стала совсем другой.
Утром Забела ушла во двор за водой; расплетая косу и причесываясь, Прямислава слышала, как она там спорит о чем-то у колодца с неугомонным Звонятой. Когда они умылись и доели вчерашние пироги, в горницу поднялся Ростислав. Вчера он был вынужден досидеть на пиру до самого конца, чтобы оказать честь хозяевам и всем гостям, и теперь выглядел невыспавшимся и хмурым. Звонята заглянул в дверь и кивнул Забеле; та презрительно наморщила нос, пожала плечами, но встала и вышла.
– Ну, вижу, кое-как устроились. – Ростислав окинул взглядом горницу, где появились заправленная овчинами лежанка и кринка с молоком на краю скамьи. – Я с Яновым тиуном договорился, вам будут оттуда еду носить пока, а там… Но только вот что… – Он вздохнул, опустил глаза, потом опять посмотрел на Прямиславу: – Сегодня бояр соберу, будем думать, как жить дальше. И про тебя я им скажу. Кто ты и как здесь оказалась. Они ведь думают, что их враги только Владимирко с Ярославом, а выходит, что и князь Юрий тоже. Им же кровь проливать, не дай Бог, придется, надо знать за что.
Прямислава кивнула, хотя ей было стыдно появляться перед белзцами в качестве княжны, дочери Вячеслава Владимировича туровского, имея при себе одну служанку и одно-единственное платье.
– Но ведь и хорошее в этом есть, – сказала она. – Они думают, что их друг – только Перемышль, а со мной ведь еще и Туров.
– Это верно. Но раз ты княжна, то при мне тебе жить не годится, – продолжал Ростислав. – Я парень холостой, нельзя. Надо тебе в другое место перебраться. Женского монастыря в городе нет. Ну да кто-нибудь из бояр, у кого в семье женщин много, примет тебя.
Прямислава опустила глаза. Он был прав, что сейчас ей нельзя жить с ним в одном доме. Но раз уж собрался объявить, кто она такая, то самым лучшим выходом для них было бы немедленно обвенчаться. Но Прямислава не смела намекнуть Ростиславу на это, помня, что он ведь не сватался к ней! Так не может же она саму себя ему сватать!
А Ростислав колебался: с одной стороны, перемышльские бояре уже благословили его на это сватовство и ничто не мешало ему хоть сейчас обвенчаться с Прямиславой в церкви Николы Княжеского, тем самым избавив ее от бесчестья, а себе приобретя сильного союзника. Но гордость Ростислава ущемляла мысль о венчании ради тестевых полков – он хотел оказывать помощь другим, а не просить помощи! И ему было жаль Прямиславу – что с ней будет, если он все-таки проиграет братьям эту войну? Два несчастливых замужества она не заслужила, и он не хотел связывать ее с собой, не устроив свои собственные дела.
Ближе к полудню те же две бабы принесли целый короб с одеждой. В коробе оказалась розовая нижняя рубаха с вышитыми наручами, верхнее красное платье с золотой вышивкой и даже с красными самоцветными камешками в шитье широких рукавов, несколько цветных лент и девичий венчик, обшитый золотой парчой с жемчужными привесками. Платье было чистое и по росту подходило Прямиславе, и все же, одеваясь, она горько вздыхала о сундуках со своим богатым приданым. Где они, сундуки, – попали в руки Юрия Ярославича, приехали в Перемышль, возвращаются в Туров? Она ничего не знала о покинутом свадебном обозе и тревожилась обо всех своих провожатых. Что-то там вышло, когда обнаружилось ее бегство, какой грозой обрушился на невинных людей гнев обманутых обманщиков?
В открытое окно Забела наблюдала, как во двор один за другим въезжают белзские бояре, оставляют отрокам коней и поднимаются на крыльцо. На задний двор иногда заворачивали колы и волокуши с какой-то утварью и припасами: понимая, что новому князю надо как-то устраивать дом и кормить дружину, белзские бояре, купцы и кончанские старосты понемногу подвозили подарки в счет будущей дани. Потом прибежал Горяшка и передал, чтобы княжна спускалась в гридницу.
Прямислава пошла вниз, Забела следовала за ней, стараясь своим независимым видом возместить малочисленность ее свиты.
Она вошла, когда гридница уже была забита народом, и сотни глаз сразу обратились к ней. Прямислава перекрестилась на единственный образ, спешно повешенный от щедрот боярина Немира Самсоновича, слегка поклонилась собравшимся, прошла вперед и села на место, возле которого маячил Тешило, делая ей знаки. Небольшое кресло, стоявшее по левую руку от княжеского престола, было просто покрыто куском малинового оксамита, похоже, чьим-то широким плащом с золотой каймой. По скамьям пробежал гул. Бояре были приглашены вместе с женами – Ростислав позаботился создать для Прямиславы некое подобие собственного двора, – и теперь на длинной скамье женщины в разноцветных платьях и расшитых жемчугом повоях таращили глаза на нее, наклонялись друг к другу, возбужденно шептали что-то. Вчера немногие обратили внимание на двух красивых девушек, приехавших с дружиной, но сегодня, когда одна из этих девушек вошла в гридницу в богатом платье и с истинно княжеским достоинством, дело принимало неожиданный и весьма многозначительный оборот. Прямислава села.