Он по-прежнему не видел в городе признаков бедствия. Кое-где нога его ступала на дощатый настил, но и под досками не пищали крысы, не мелькали темные шкурки, не пахло тем особенным запахом, который они всегда приносили с собой, когда их было много. «Почему же они не появляются днем? Почему??»

Он кружил по городу, исхаживал одни и те же улицы, возвращался туда, где уже был, – и запоминал, запоминал, запоминал. Хамельн отпечатывался в его памяти, и, закрыв глаза, он уже видел его мысленно почти целиком – изъеденный ходами улиц каменный муравейник.

Наконец он вышел на главную площадь и остановился неподалеку от собора. Возле него стояла статуя, которую он сперва не заметил, – каменный воин, опирающийся на меч. «Не очень-то вышло у тебя защитить свой город. Поглядим, что сможет сделать бедный крысолов…» Он обошел собор вокруг, внимательно рассматривая кладку и время от времени наклоняясь низко к земле, поднялся по выщербленным ступеням, края которых блестели в лучах солнца, будто натертые маслом, и зашел внутрь.

Прохладная громада церкви накрыла его, будто распахнутыми крыльями, и, замерев перед колоссальным пространством, не уступавшим по размерам площади, что осталась снаружи, он широко раскрыл глаза, глядя туда, где далеко в глубине собора мерцали огоньки свечей.

Но не благоговение и не восторг овладели им. Он почувствовал крыс.

Да, теперь он почувствовал крыс! Под его ногами, в глубине камня, что-то происходило – какое-то дрожание, шевеление, и хотя сюда не доносилось ни единого звука, казалось, приникни ухом к мозаичному полу – и услышишь рев, подобный реву свергающейся со скалы реки. Он представил, сколько же провизии должно быть внизу, чтобы кормить такую ораву в течение нескольких дней, и с глухой злобой подумал, что епископ сделал все, чтобы крысы как можно дольше не покинули Хамельн. Пожалуй, они могут не соблазниться его приманками с ядами, отъевшись на жирном мясе и отборной рыбе…

Но если не яды, то что же?»

Глава 7

«Четыре человека… четыре человека… – В голове у Бабкина уже битых пятнадцать минут вертелись эти два слова да скороговорка: – «Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж». Тьфу».

Он устал. Допрос клиентов Перигорского Сергей закончил полчаса назад и теперь сводил в одну таблицу показания, сверяя их друг с другом по времени. Пока расхождений не было. Положение несколько облегчало то, что один из клиентов, ресторатор, в субботу ожидал важного звонка и потому носил с собой телефон, упакованный в водонепроницаемый чехол. Время от времени он доставал его и просматривал сообщения, заодно машинально отмечая время. По этим точкам и можно было хотя бы примерно попытаться установить, кто из подозреваемых где находился в момент убийства.

Но это ничего не давало, как и утверждали оперативники. Фактически, подумал Бабкин, он сделал бесполезную работу, потому что прошел тем же путем, которым проходили они. И с теми же результатами. Все эти данные имелись у них еще накануне, и можно было не тратить столько времени и сил на то, чтобы выяснить уже ясное.

Бабкин отпил остывший кофе из маленькой чашки, которую неудобно было держать в руке, да и напитка в ней хватало всего на пару глотков, но звать кого-нибудь, чтобы ему приготовили новую порцию, казалось неловко. Он всегда стеснялся в таких случаях и чувствовал себя нелепо, хотя никто, глядя на него, не догадался бы об этом. Конечно, можно было отправиться на поиски кофе самостоятельно – наверняка где-нибудь неподалеку обнаружился бы подходящий агрегат, – и Бабкин уже почти решился сделать это, но затем вспомнил двух наяд, у одной из которых Макар вытащил бутылку с водой, и передумал.

Перед беседой с клиентами он еще раз внимательно просмотрел их досье и предположил, что ожидает его в каждом случае. Актер станет истерить, Коцба замкнется, чиновник будет цедить слова сквозь зубы, а грузин сыграет роль рубахи-парня. Однако вышло не совсем так.

Аслан Коцба – первый, с кем встретился Бабкин, – шутил и вел себя непринужденно, как будто не сидел вторые сутки в «Артемиде» из-за смерти женщины, регулярно исполнявшей его прихоти.

– Я к ней заходил, да… Нет, не заплывал – шел через дверь. А плавали мы с Вано наперегонки, вверх-вниз, вверх-вниз! Он у нас горячий южный человек, проигрывать не любит, так что три раза сплавали, пока он не убедился, что точно проиграл.

Аслан удовлетворенно улыбался, щурил черные глаза.

– Что? Ну зачем глупости спрашиваешь! Конечно, жалко. Мика красивая была, интересная… Как пришел, так и заходил к ней, но ненадолго. Нет, время тебе не скажу, я здесь за стрелками не смотрю.

Вано Даташвили, «горячий южный человек», глядел не на Бабкина, а на узкую прорезь окна за его спиной, слова бросал нехотя по одному, словно они стоили ему денег, и время от времени вздрагивал широкими ноздрями. Невысокий, с красивой седеющей головой, Вано весь разговор просидел неподвижно, положив смуглые руки на подлокотники кресла.

Да, он был у Микаэллы. Да, один раз. Нет, недолго. Сколько это длилось, он не знает.

– Я что тебе, будильник, чтобы время засекать? Про время я все сказал твоим мальчикам, второй раз повторять не буду, у них спроси.

Властное значительное лицо, высокомерие грузинского князя, тяжелые набрякшие веки под черными глазами. «Артист, елы-палы!» – решил Бабкин, но если Даташвили и играл, поймать его на притворстве он не мог – ресторатор был естественен и органичен. Он в нескольких словах обрисовал их соревнование с Коцбой, но сраз?? замолчал, стоило Бабкину завести речь о других клиентах.

– Видел их. Что делали, у них спроси.

И больше ничего выжать из Вано Даташвили не удалось.

Чиновник по фамилии Сушков, оказавшийся точно таким же, как на фотографии – маленьким, круглоголовым и плешивым, – трясся, вскрикивал и то и дело начинал истерически скандалить, требуя немедленно соединить его с начальством Бабкина, но на предложение самому позвонить и поговорить с Игорем Васильевичем почему-то отвечал резким отказом. За пятнадцать минут Сергей Иванович до того вывел сыщика из себя, что в конце концов Бабкин повысил голос, о чем тут же пожалел.

– А вы на меня не кричите! – окрысился на него Сушков. – Вам тут не семнадцатый год, между прочим! Интеллигенцию всю задавили, теперь за нас принялись, да?!

– За вас – это за кого? – устало поинтересовался Сергей.

– За нас! За тех людей, которые правду готовы говорить, невзирая на лица! А такие, как вы, нас стреляете, душите, увольняете, гоните прочь отовсюду, чтобы мы вам глаза не мозолили… Развелось вас столько, что и подумать страшно!

– Вы забыли добавить – «сатрапы».

– Что?

– Говорю, забыли добавить о сатрапах и душителях свобод. Чтоб уж для полноты картины.

Сушков замолчал, пожевал губами, прищурился – и вид у него вдруг стал совершенно благостный. Маленькие ручки, сложенные на коленях, бровки, скорбно сведенные вместе – о Сушкове хотелось говорить в уменьшительно-ласкательной форме и извиняться за беспочвенные подозрения. Но Бабкин справился с этим порывом.