Он знал, что дрессировка любой твари, неважно, будь то крыса или кошка, начинается с объяснения, кто хозяин. Кто главный и кого нужно слушаться – беспрекословно. Глянув на часы, он окончательно убедился в том, что сегодня мать не приедет – она никогда не приезжала вечером, оставалась в своей городской квартире, – а значит, самое время переместить «крысу» в ее новое место обитания. Гитарист подумал с улыбкой, что оно ей понравится.
Альке удалось поспать, хотя она сама не верила в то, что заснет. Но сон – неглубокий, прерывистый, мутный, как клочья тумана, все же пришел к ней и дал отдохнуть. Подсознание пыталось вернуть ее в пережитый кошмар, но с удивительным для самой себя присутствием духа Алька решила, что кошмаров с нее хватит и наяву, а во сне она не позволит им появляться. Они и не появились. Ни мертвая Вика с перерезанным горлом, ни тот человек, что держал ее, связанную, в жуткой ковровой комнате, – никто из них не тревожил Альку во время ее рваного сна. А просыпалась она часто оттого, что затекали руки, ноги, да и поза ее – уткнувшись носом в пыльный ковер – была, как с горькой иронией подумала Алька, не самой удобной для хорошего отдыха, после которого улучшается цвет лица и исчезают круги под глазами.
Пробуждение ее было страшным: она открыла глаза и увидела перед собой лицо убийцы. Он лежал рядом с ней на ковре и изучал ее с каким-то странным выражением – с умилением, подумалось ей позже. В комнате горел свет – получается, он зашел, включил лампу, затем лег рядом, а она ничего не услышала, хотя ей казалось, что сон ее будет очень чутким.
– Проснулась… – Он упруго вскочил, отодвинул в сторону стул, ножки которого прижимали ей волосы к ковру. – Ну пойдем, девочка… Пойдем, маленькая…
«Он что, хочет, чтобы я поднялась?» – ужаснулась Алька.
Его сюсюканье над ней было еще более пугающим, чем его злость. Правда, поправила она себя, злобным или выведенным из себя она его пока не видела. Алька хорошо запомнила выражение его лица после того, как он убил Вику, и готова была поклясться, что он не злился. Скорее оно было просто сосредоточенным.
Но сейчас этот псих был чем-то явно доволен. Он стоял над ней, потирая руки, и Алька напряглась: от него можно было ожидать чего угодно, от удара ногой в живот до обливания ее серной кислотой. Однако парень не ударил ее. Вместо этого, наклонившись, приподнял ее, словно куклу, и понес, взвалив себе на плечо.
От неудобной позы руки у Альки выгнулись так, что она закричала, и ее тут же сбросили на пол, придержав, чтобы она не слишком сильно ударилась.
– Чего орешь? – недовольно спросил псих.
– Руки… Больно!
– А-а…
Он вышел из комнаты и тут же вернулся с ножом в руках. Алька мысленно отметила, что нож хранился где-то рядом – это могло ей пригодиться. Разрезав связывающую ее веревку, снова закинул ее на плечо и пошел, раскачиваясь, не выказывая и признаков того, что она не так давно ранила его. Похоже было, что этот псих совсем не опасается ее, подумала Алька, но, попробовав пошевелить пальцами, поняла, почему. Руки затекли так, что любое движение давалось ей с трудом, пальцы распухли, а след от веревки на запястьях теперь, когда путы сняли, ощутимо болел.
Первой ее мыслью был страх за руки, но ее сменила вторая, куда более пугающая. «Он не завязал мне глаза!» Она не раз читала, что похитители, не собирающиеся убивать своих жертв, всегда завязывают им глаза, чтобы те, освободившись, не смогли опознать их или то место, где находились. Завязывать ей глаза для того, чтобы она не опознала его, было уже поздно, но Алька была уверена, что никакой убийца не пожелает знакомить жертву со своим логовом. А если пожелает, значит, уверен, что она отсюда никогда не выберется.
Из своего неудобного положения она попыталась осторожно оглядеться. Ее пронесли по длинному коридору с желтыми стенами, где через каждые пять шагов стояли мышеловки – одну из них она уже видела, – а затем опустили на пол в большой комнате, обставленной так, словно здесь жили пенсионеры с устоявшимися привычками и нежеланием менять уже знакомые, хоть и неудобные вещи, на современные. Громоздкий шкаф во всю стену, разложенный диван, стол возле окна, на котором горкой свалена посуда… Но все эти мелочи Алька отмечала незаметно для себя, пораженная главным: все окна и стены оказались завешены черными портьерами, на которых были вышиты крысы. Золотые и серебряные, в коронах, с разинутыми пастями и оскаленными зубами, выдающимися далеко вперед, словно клыки у саблезубых тигров, они смотрели на нее отовсюду. Если у Альки и были какие-то сомнения в душевном здоровье этого человека, то теперь они отпали окончательно.
– Головой не дергай, – недовольно сказал псих. – Уже пришли.
Он опустил ее на пол и открыл крышку люка в полу, в котором виднелись ступеньки. На Альку дохнуло холодом и запахом подземелья. Затем ее грубо подняли за волосы и потащили по ступенькам вниз, в пугающую темноту подвала.
Спустившись, парень бросил ее на дощатый пол, из-под которого тянуло земляной сыростью, и, прежде чем она успела вскочить, сел сверху и снова ловко связал ей руки. Отошел, пригнувшись, в темноту, щелкнул чем-то, и над Алькиной головой зажглась тусклая лампочка, свисавшая на длинном проводе. Лампочка раскачивалась, и узкий круг света раскачивался вместе с ней, перебегая по щелям между плохо оструганными досками, из которых пахло влажной землей.
– Теперь это твой домик. – Псих вернулся, сел рядом с ней, зачем-то потрогал край Алькиной рубашки. – Будешь здесь жить. Не пачкай его сильно, ясно?
Он переместился ниже, провел ладонью по ее ногам, и Алька едва удержалась, чтобы не лягнуть его. Остановило ее лишь практическое соображение: даже если удар отбросит его, она не сможет убежать – руки у нее на этот раз связаны слишком крепко. А позволить себе роскошь отвести душу на этой твари, но вывести его из себя, она не может. Пока он не убил ее и даже не наказал за то, что она его ранила, но в любую секунду способен это сделать.
Поэтому она не дернулась и лишь поджала под себя колени.
– Хорошая девочка, славная девочка, – повторил убийца и ласково улыбнулся. – Отдохни, набирайся сил.
Когда крышка люка за ним закрылась, Алька позволила себе тихонько рассмеяться, оставшись в темноте. Отдохни, значит… Наберись сил! Действительно, наберись сил, Алечка, поспи в рваной рубашке на голых досках. Ее начала бить дрожь. Подвал был такой мерзлый, словно она оказалась в холодильнике. «Нет, не в холодильнике, – подумала Алька, – в могиле. Просто некоторых кладут в гроб, а меня не положили».
Она представила, как ее остывшее тело убийца ночью засыплет землей, и ужаснулась. «Мне нельзя об этом думать!» Она ощущала, что страх высасывает из нее силы, отупляет ее, не давая думать ни о чем, кроме собственной близкой смерти. Страх был таким непривычным для нее чувством, что она не знала, что с ним делать и как бороться, лишь осознавала, что бороться необходимо, если только она хочет выбраться отсюда. «Ты ведь хочешь? – спросила себя Алька, и сама же ответила: – Разумеется. И выберусь».