Ее подбадривало то, что один раз ей почти удалось сбежать. И препятствием к этому оказалась лишь собственная проклятая слабость. «Значит, мне нужно стать сильнее. Тогда я смогу перехитрить его».
Стать сильнее… Лежа на холодном деревянном настиле в тонкой рубашке, Алька строила планы о том, как она оглушит психа и сбежит, оставив его умирать в запертом подвале под его же собственным домом. Но ее замерзшее, усталое, голодное тело быстро подсказало, что именно Алька не принимает в расчет.
Сперва у нее скрутило желудок от голода, и почти сразу, вслед за мыслью о том, когда она ела в последний раз, ей захотелось в туалет. «Я застужу почки на этом полу… И не только почки».
Она с трудом села на корточки, но не смогла удержаться со связанными за спиной руками, и повалилась набок. Господи, найти бы что-нибудь, чтобы разрезать эту проклятую веревку… Ничего. Ничего не было в этом чертовом подвале, пустом, как ее желудок. Тогда, чтобы согреться, Алька поползла по полу, превозмогая боль, но надолго ее сил не хватило.
Ей оставалось только одно – попробовать отвлечь себя чем-нибудь. В распоряжении Альки были лишь мысли и воспоминания, а этого, подумала она, слишком мало, чтобы забыть о холоде, голоде и о том, что наверху бродит человек, убивший ее новую знакомую и, кажется, собирающийся убить и ее саму, пускай и менее кровавым способом. «Пожалуй, я бы предпочла нож, если бы вопрос поставили на голосование. Меньше пришлось бы мучиться».
Подумав об убийстве, она вспомнила смерть Микаэллы. Удивительное дело – такое длинное, неудобное имя, но почти никто в «Артемиде» не пытался сокращать его. Холодная, отстраненная, высокомерная Микаэлла, бездушная повелительница русалок – Костина так прекрасно играла эту роль, что все поверили, будто она и в самом деле такая.
Алька прекрасно знала, что стоит за ненавистью Микаэллы к ней. А та ее и впрямь ненавидела. Наивные девчонки, Женька с Оксаной считали, что Костина завидует Алькиной красоте, но это было смешно: не имелось у Альки такой особой красоты, чтобы ей завидовать, не говоря о том, что и Женька, и Оксана затмевали ее собою, не прилагая к этому ровным счетом никаких стараний – слишком уж обе были хороши. Однако их Микаэлла не изводила так, как Альку, которой пришлось тяжело с первого же дня работы в «Артемиде», когда Костина увидела ее.
И узнала.
Несомненно, она узнала ее раньше, чем сама Алька поняла, с кем имеет дело, потому что не так уж изменилась Алька за прошедшие… сколько?.. два… нет, три года. А вот сама Микаэлла изменилась.
Когда Алька увидела ее в первый раз, то не обратила особого внимания – не слишком молодая, но очень холеная дама из эскорта, ничего выдающегося. В тот вечер дом был напичкан девочками по вызову, как пирог куропатками, и они вспархивали то здесь, то там, раскрывая яркое блестящее оперение.
К тому времени Алька жила у Виктора уже слишком долго, чтобы оставаться влюбленной в него, и знала его слишком хорошо, чтобы восхищаться, но характер у нее был легкий, и они уживались неплохо. К тому же она по-прежнему испытывала благодарность за то, что после того ночного звонка он принял ее у себя без расспросов и даже не считал, что она должна расплачиваться постелью за его гостеприимство. Поэтому постель случилась сама собой, позже и по Алькиному желанию, а она ценила, когда на нее не давят.
В гости тем вечером съезжались одни мужчины, и Алька с обреченной усталостью поняла, что снова предстоит «мальчишник». Положение любовницы хозяина защищало ее от всех посягательств, но Алька не переносила саму атмосферу скотства, всегда сопровождавшую такие вечера. «Боже мой, ну ведь взрослые мужики, а не подростки, дорвавшиеся до запретного… А ведут себя совершенно так же».
Поэтому, когда привезли «девочек» и те с радостным визгом попрыгали в бассейн, она лишь пожала плечами и ушла, спряталась в одной из дальних комнат, условно отведенной для нее – на самом деле в этом большом неуютном доме у нее не было своего угла, как у неприкаянной кошки. Несколько раз к ней заглядывали гости и вытаскивали ее «посидеть и выпить», потом ввалился уже совершенно пьяный Виктор и потребовал, чтобы она вместе с ним куда-то пошла и что-то делала, и Алька послушно шла, делала, улыбалась, кивала, но потом незаметно выскальзывала и старалась скрыться.
Пьяные рожи, полуголые и совсем голые девки, кокаиновый «снежок» на ноздрях и рассыпавшиеся «дорожки» на столах, бутылки, крики, надрывающиеся в дорогих динамиках «Любэ» и Розенбаум… «Расслабуха, детка, – говорил об этом Виктор. – Большим дядям нужно отдохнуть, они много работали». Истинная правда. Действительно, большие дяди много работали, в отличие от нее, ленивой бездельницы, наслаждающейся каждой минутой своего безделья, и они в самом деле заслужили отдых. Но Алька все равно старалась находиться от них подальше – расслабуха вечно оборачивалась не самыми приятными сторонами человеческой натуры.
Микаэллу она заметила потому, что та заметила ее. Именно так Алька определила это для себя. Сначала дама просто наблюдала за ней, но постепенно во взгляде ее появилась жадность. Раз за разом Альку возвращали в «общество», и постоянно она ловила на себе пристальный взгляд, становящийся все более требовательным, словно шлюха примеряла на себя ее жизнь и убеждалась, что ей она пошла бы куда больше, чем этой молодой бестолковой курице, не ценящей своего счастья. Алька понимала: даме с белыми волосами остается совсем немного времени, а затем ее выкинут, заменив на юную красавицу, которой не нужно прилагать таких колоссальных усилий, чтобы «выглядеть». И казалось, что, останься они одни, эта женщина сдерет с нее платье, все украшения, стащит босоножки и наденет все это на себя, а затем отберет Виктора, и даже ту неуютную комнату, которая не была Алькиной, тоже отберет. Алька не впервые сталкивалась с завистью, но с такой – откровенной и неприкрытой – ей не приходилось раньше иметь дело.
– Слушай, это кто? – негромко спросила она у знакомой. – Вроде тетка в возрасте… Зачем ее сюда притащили?
– Она фору многим нашим девкам даст, – убежденно ответила та. – Стриптизерша!
– В каком смысле?
– В прямом. Шесть лет на шесте танцевала. Высший класс показать может!
Та, которая могла показать высший класс, бросила на них косой взгляд. Алька почувствовала облегчение, когда сбежала из-под обстрела этих жадных, требовательных глаз, кричащих «Отдай! Мое! Я тоже хочу!» Ей удалось улизнуть от всех желающих выразить ей заплетающимся языком свое почтение, и по некоторым приметам она догадалась, что Виктор тоже улизнул – с очередной голубоглазой крошкой. Он считал, что должен скрывать от Альки свои развлечения, и ее умиляла такая забота – в том числе и поэтому она все еще оставалась с ним. Он действительно заботился о ней в силу своего понимания этого слова.
Она закрылась в своей дальней комнатушке и с облегчением уснула, а когда проснулась, вокруг была уже глубокая ночь. О том, что ночь глубокая, Алька догадалась по царившей вокруг тишине: замолчали и Любэ, и Розенбаум, и только внизу, возле кострища, оставшегося после шашлыков, неверный голос выводил песню о казаке и Доне.