Мандред глубоко вздохнул. Что ей сказать? Как это было ужасно — стоять в чертогах девантара и быть вынужденным беспомощно наблюдать за тем, как собственный народ ведет отчаянную борьбу!

— Я ничего не могу исправить. И нам нет дороги обратно на родину. Однако Эмерелль обещала, что даст нам в Альвенмарке королевство. Придется сразиться еще раз, тогда приспешники Тьюреда будут отброшены навеки. Эмерелль хочет закрыть врата Альвенмарка, и никогда больше не придут священники пытать и убивать фьордландцев из-за того, что они верны древним богам.

Королева устало поглядела на него.

— Я так много слышала о последних битвах, предок. — Она указала на выход из палатки. — Ты же видишь, во что превратился мой народ. Люди потеряли надежду. Все эти поражения сокрушили их гордость.

— Я снова вселю в них мужество! Сегодня после полудня я хочу похоронить Лиондреда. А потом я хотел бы поговорить с ними. Встань рядом со мной, Гисхильда. Я уверен, что они все еще чтят тебя.

— Я никогда больше не буду стоять рядом с кем-либо! — Королева отбросила одеяло, и Мандред увидел два воспаленных, вымазанных золой обрубка. Ей ампутировали ступни до щиколоток.

— Мне не нужны слова сочувствия. Они ничего не значат! На Ястребином перевале у меня на руках замерз мой маленький сын. Я не смогла дать ему достаточно тепла… — Она умолкла. — Пара отмерзших ног — ничто по сравнению с этой болью. Я… Я не хочу смотреть в открытую могилу, предок. Я сама — открытая могила. И тем самым я являюсь зеркалом твоего народа.

Ничего не понимая, он глядел на ее ноги.

— Ты могла попросить эльфов о помощи. Их заклинания могущественны. Они могли бы…

— Мне нужно было позвать их, а значит оторвать от ложа больного ребенка? Мы принесли в Альвенмарк больше горя, чем они в состоянии исцелить.

Мандред чувствовал, что теряет сознание. Что он мог сказать этой отчаявшейся женщине? Слова надежды должны звучать для нее как оскорбление. И почему он не вернулся раньше! Он поклонился.

— С твоего позволения я уйду и займусь приготовлениями к погребению короля Лиондреда.

— Подожди, предок! — она сделала ему знак подойти поближе. — Встань на колени рядом со мной.

Он удивленно повиновался.

Гисхильда понизила голос до шепота.

— Я слышала, как ты говорил с Беорном. С того дня на Ястребином перевале он был сломлен. Ты вернул ему мужество. Возьми доспехи Альфадаса и надень их, когда будешь говорить со своим народом. Может быть, из пепла горя ты сможешь еще раз разжечь искру надежды. Мне не дана эта сила, Мандред Торгридсон. Но я знаю, что некоторые даже сейчас надеются на возвращение живого родоначальника. Поговори с ними. Ты прав… Нельзя, чтобы после всех столетий дружбы в последней битве знамя Фирнстайна не развевалось рядом с эльфийским. Охрани наш народ от этого позора.

Два меча и воспоминания

Нурамон был в комнате Гаомее. Королева в последний раз предоставила ее в распоряжение эльфа. И он очень удивился, обнаружив на стене свой портрет. Хотя каждому, кто проводил в этой комнате ночь перед эльфийской охотой, посвящали сцену в одной из фресок, Нурамон оказался не готов к тому, чтобы увидеть на стене свое собственное лицо. Что его удивило больше всего, так это то, как он был изображен: он стоял, держа в руках два меча, и угрожал тени, укутанной светом золотистого драгоценного камня; то бы девантар со своим камнем альвов. Либо это картина появилась после морской битвы, либо взор королевы умел прозревать будущее.

Нурамон изучал лицо на изображении. То было лицо мужественного эльфа, способного совладать с опасностью, но мрачным оно не казалось. Этот эльф наверняка был хорошим командиром. Вопрос только в том, сможет ли Нурамон завтра соответствовать своему портрету. Сегодняшний день не вселял подобной уверенности. Он был напряжен, особенно потому, что память его была еще довольно расплывчатой.

Часть ответственности он переложил на Номью. При этом он даже не видел лучницу, просто обменялся с ней посланиями. Она находилась в лагере на правом фланге, на расстоянии добрых пяти часов пути от замка Эмерелль. Они с Венгальфом обсуждали позиции воинов, и Нурамон передал некоторые полномочия в ее руки.

Вместо того чтобы командовать, он сидел в комнате и размышлял. Его семья пришла к нему, чтобы вооружить. Ему передали пластинчатый доспех, похожий на доспех, в котором Гаомее сражалась против дракона. Вскоре после этого они попрощались, наверное, потому, что не было никого из тех, кого он помнил по прошлой встрече. Старый Элемон давно ушел в лунный свет, ушли даже молодые, такие как Диама. Среди их потомков Нурамон стал легендой. Какое же разочарование ждет их завтра, если великий Нурамон, который вместе со своими товарищами победил девантара, пойдет в бой как самый обычный эльф, и ничто не будет отличать его от остальных!

Он не удержался и рассмеялся. В тот раз, когда он был в этой комнате впервые, его мучила неприязнь семьи. А теперь ему неприятно, что они относятся к нему с почтением и признанием? Это ведь не может быть правдой! Воспоминания говорили ему, что признание для него не внове. Он уже был привычен к уважению, особенно в общении с карликами. Но это было в другой жизни…

Воспоминания постепенно упорядочивались; еще немного, и он сможет собрать мозаику. В данный момент было слишком много того, что требовалось осмыслить. Так, он вспомнил, что любил эльфийку по имени Улема. Из этой любви родилось дитя, которое они назвали Вельдароном. Так звали основателя их рода. Неужели он, Нурамон, является отцом Вельдарона? Быть того не может.

Смущали его и чувства, которые он питал к Эмерелль, которая никогда не могла на них ответить. Конечно, многие эльфы вздыхали по Эмерелль и втайне мечтали о ее любви. Не было женщины, о любви к которой было бы сложено больше стихов и песен…

Звук шагов за дверью напомнил ему о ночи перед эльфийской охотой. Нурамон обернулся; он догадывался, кто пришел к нему. И когда дверь открылась и он увидел Эмерелль, то понял, что не ошибся. Королева пришла, как и в ту ночь, когда все началось для него. Как и тогда, на ней был серый наряд волшебницы, и ее темно-русые волосы спадали на плечи. Он поглядел в ее глаза и нашел в них отражение той давно минувшей ночи.

Она закрыла за собой дверь и улыбнулась ему, словно ожидая его реакции.

— Эмерелль, — сказал он, пристально глядя на нее. — Ведь не случайно ты пришла ко мне, не так ли?

— Не случайно. Ничто из того, что мы говорим и делаем, не случайно. Здесь замыкается круг, Нурамон, отец Вельдарона и сын Валимее и Дерамона.

Когда королева назвала имена его первых родителей, вернулись воспоминания о них. Его отец был воином, его мать — волшебницей. Они рано ушли в лунный свет, но они любили его, как любили своих сыновей и дочерей только первые дети альвов.