Потом доходы будут все расти; ему закажут музыку к какойнибудь поэме, она будет поставлена в Опера-Комик, как произведения Герольда 27 , или в Опере, как сочинения Обера 28 . Он станет получать тридцать или даже сорок тысяч в год, и как достаток пришел на смену нищете, так на смену достатку придет роскошь.
Что скажешь о таком плане, Петрус?
– Я считаю, что это вполне естественные мысли, дядюшка, – заметил молодой человек, смутившись, так как ему показалось, что положение музыканта все больше напоминает его собственное.
– На месте музыканта ты сделал бы то же, что собирался сделать он?
– Дядя! Я тоже постарался бы отблагодарить отца.
– Благодарность детей – это мечта! Красивая мечта, друг мой.
– Дядюшка!
– Что касается меня, то я в это не верю, а потому и не женился, – продолжал генерал.
Петрус не отвечал.
Генерал бросил на него пытливый взгляд, потом, помолчав немного, сказал:
– А мечту эту развеяла женщина.
– Женщина? – переспросил смущенный Петрус.
– Ну конечно! – подхватил генерал. – Наш музыкант повстречал в свете богатую красавицу, живущую на широкую ногу.
Она была умна и хороша собой, артистическая натура, насколько позволено светской даме заниматься искусством. Молодой человек бросил, как говорится на языке воздыхателей, свою любовь к ее ногам. Она снизошла до его любви, и с этой минуты все было кончено.
Петрус вскинулся.
– Да, – повторил генерал, – все было кончено. Наш музыкант стал небрежно относиться к урокам по десять франков каждый, когда его приглашали к графине, маркизе, принцессе – да откуда мне знать? Он остыл к этюдам, темам, вариациям для фортепьяно; он больше не смел давать концерты; он ждал, когда ему закажут музыку к поэме, а заказа все не поступало. Издатели стояли в очереди у его двери, он подписал с ними договор при условии, что они выплатят ему авансы. Его считали порядочным человеком, который всегда держит слово, и сделали все так, как он хотел; он влез в долги. Разве не следовало ему теперь жить на широкую ногу, как любовнику светской дамы, то есть завести лошадей, экипаж, ливрейных лакеев, ковры на лестницах? Она, естественно, ничего не замечала: у нее-то было двести тысяч ливров ренты, и что казалось бедному музыканту разорительной роскошью, ей представлялось посредственностью. Экипаж, пара лошадей… Да у кого нет экипажа и пары лошадей?.. А он тем временем исчерпал все свои запасы, после чего обратился к отцу.
Не знаю, как отец извернулся, чтобы ему помочь. Конечно, он не дал ему денег: денег у него не было, но, может быть, он дал ему свою подпись. Подпись честного человека, у которого нет долгов, – под это можно получить деньги, с большими процентами разумеется, но можно. Однако в день выплаты по векселям отец, как бы ни хотел он этого сделать, не сможет расплатиться. И вот однажды, вернувшись с прогулки, наш молодой человек получит на серебряном подносе от своего ливрейного лакея письмо, в котором ему сообщат, что его отец находится на улице Кле, а оттуда, как ты, Петрус, знаешь, раньше чем через пять лет не выходят.
– Дядя! Дядя! – вскричал Петрус.
– В чем дело? – спросил генерал.
– Пощадите, прошу вас!
– Пощадить? Ага, мой милый, так вы поняли, что это о вас я рассказывал или почти так?
– Дядюшка, – проговорил Петрус, – вы правы, я безумец, гордец, глупец!
– А по-моему – так еще того хуже, Петрус! – возразил генерал строго и вместе с тем печально. – Ваш отец имел раньше состояние, стоившее ему большой крови, и оно позволило бы вам жить как благородному человеку, если такая жизнь в эпоху, когда труд является святой обязанностью каждого дворянина, не была бы синонином праздности, а значит и позора. Ваш отец, тридцать лет скитавшийся по морям, из кожи вон лез, чтобы вы ребенком ни в чем не нуждались, и вы вообразили, что так будет всегда, что вы еще не вышли из детского возраста, когда играли английскими гинеями и испанскими дублонами, а не подумали, что это подло – даже если он предложил вам сам, – принимать от старика то, что, смилостивившись, послал ему случай – и все это только ради того, чтобы потешить ваше безумное тщеславие!
– Дядя! Дядюшка! Смилуйтесь! Довольно!
– Да, пожалуй, с тебя хватит. Я видел, как ты покраснел от стыда за совершенную тобой ошибку, когда я рассказывал о бедном музыканте. Да, я избавлю тебя от упреков, потому что надеюсь: если еще не поздно, ты отступишь назад при виде пропасти, в которую едва не скатился сам и не увлек за собой моего несчастного брата.
– Дядя! – воскликнул Петрус и протянул генералу руку. – Я вам обещаю…
– О! Я так просто не возвращаю свое расположение тому, кого однажды лишил его. Ты обещаешь – прекрасно, Петрус. Но вот когда ты придешь и скажешь мне: «Я сдержал свое обещание», только тогда и я тебе отвечу: «Браво, мой мальчик! Ты действительно порядочный человек». – И чтобы несколько смягчить отказ, генерал занял свои руки:
одной взялся за табакерку, другой зачерпнул табак и отправил его по назначению.
Петрус то бледнел, то краснел и наконец уронил руку, которую протягивал генералу.
В эту минуту с лестницы донеслись шаги и голоса.
– Говорю вам, сударь, что я получил от хозяина строгий приказ, – говорил лакей.
– Какой еще приказ, дурак?
– Пропускать гостей только после того, как будет передана карточка.
– Кому?
– Господину барону.
– Кого ты называешь бароном?
– Господина барона де Куртенея.
– Да разве я иду к барону де Куртенею? Мне нужен господин Пьер Эрбель.
– В таком случае я вас не пущу.
– Как это – не пустишь?
– А вот так: не пущу!
– Мне?! Преграждать путь?! Ну, погоди!
Похоже, ждать лакею пришлось недолго: почти тотчас дядя и племянник услышали странный звук, словно что-то тяжелое плюхнулось со второго этажа на первый.
– Что творится у тебя на лестнице, Петрус? – спросил генерал.
– Не знаю, дядя. Насколько я могу судить, мой лакей с кемто спорит.
– Уж не кредитор ли выбрал удобный момент, чтобы явиться к тебе, пока здесь я? – заметил генерал.
– Дядюшка! – остановил его Петрус.
Петрус сделал несколько шагов по направлению к двери.
Но не успел он до нее дойти, как дверь с грохотом распахнулась и в мастерскую влетел разгневанный господин.
– Отец! – вскрикнул Петрус и бросился ему в объятия.